Мать еле заметно улыбнулась. На лице жены поденщика сияла радость. Все-таки жизнь становится легче, если сын тешится и веселится. Будет из него человек, пусть даже и не хозяин! Бедняк ведь все равно не копит деньгу, не думает о завтрашнем дне, не в пример богачам, которые готовы дважды есть одну и ту же пищу. Все будущее бедняка в его руках и трудолюбии. Пусть же радуется сынок, ведь он и без того немало хлебнул горя… Таким скорее полюбят его и зажиточные, а на них вся надежда. Пусть себе веселится, — он не тратит ни отцовского, ни материнского.

— Мамаша, хочу мириться! — сказал Андриш и принялся обнимать мать. — Хочу мириться со своей судьбой, а это не делается без вина…

Затем бросился к первой скрипке.

— Лади! Давай-ка, дорогой Лацика, сыграй мне такую песню, о которой ты никогда еще не слышал. Деньги мои, и, значит, я приказываю!.. Играй, да не какую-нибудь, а русскую песню, — сказал он немного погодя и начал насвистывать мотив.

Цыган-скрипач тихо подыгрывал, подбирая мелодию, и протяжная, грустная песня поплыла по комнатушке, неся с собой чужие вкусы, чужие чувства, чужие ароматы!

Для домочадцев и цыган она была странной и необычной, но Андриша песня брала за сердце, и здоровенный парень вдруг ни с того ни с сего рухнул на стол и зарыдал в голос.

Все растроганно смотрели на Андриша. Жужика подошла к брату и принялась гладить его по голове.

— Эту песню даже сынок мой напевал, — проговорил Андриш и вновь разразился еще более горькими рыданиями.

— Не печалься, Андришка, — сказал ему цыган, — я вот поговорю с господином главным нотариусом, и мы привезем тебе жену вместе с сыном.

Андриш завопил:

— Ее не надо… Жены не надо, только сына.

Наступила мучительная тишина.

— Ты не любил ее? — спросила Жужика.

Андриш промолчал.

— Любил, — буркнул он погодя, — очень даже любил, да и теперь люблю. Но она жила и думала не по-венгерски, — только скопидомничала. Жизнь с ней была мне настоящим адом… Матушка, она не понимала меня.

— Она была русской, сынок.

— Не русской. Она была моей женой! Ей следовало то же чувствовать, что я чувствую! Думать так, как я думаю!.. Как вы, мамаша… Но коли я говорил «белое», она говорила «черное»… Руки на себя готова была наложить, если я возражал.

— Ну и пусть ее!

Андриш замолчал.

— Потому я вернулся, матушка моя дорогая, что должен был бежать от жены. А не то с ума сошел бы…