— Что поделаешь, сынок, сердце, оно-то и вернуло тебя к родителям!
— Сердце вернуло, мама, но нужно было спасаться от жены. Мамаша, до самой смерти все буду оплакивать ее… Играй, играй… Да не то! Не венгерскую! А ту, русскую, которую я насвистывал…
Он снова закрыл лицо руками и принялся плакать.
Тем временем отрылась дверь и в комнату вошел Йошка.
Он начал было извиняться, но тут же с удивлением уставился на цыган, на плачущего Андриша, на курящего трубку Пала Хитвеша и на неподвижные, с ужасом устремленные на него глаза Жужики.
Появление Йошки всех смутило. Мать оторопела и отвернулась, отец опустил голову, Жужика словно застыла.
Только Андриш по-прежнему распевал русскую песню.
Йошка почувствовал, какова атмосфера в доме, и заговорил извиняющимся тоном:
— На рассвете ко мне заглянул господин Йона, пришлось пойти с ним на хутор… только вот сейчас вернулся.
С этими словами он подсел к Жужике, на ее же стул, как обычно.
В комнате воцарилась леденящая тишина. Даже Андриш и тот умолк; он совсем загоревал.
— На какой хутор? — резко спросила старуха, сидевшая на лежанке спиной к остальным.
Йошка от резкого тона смутился.
Его тоже охватило общее настроение, и он грубо ответил:
— На хутор Мароти.
Все посмотрели на парня. Даже Жужика и та отпрянула от него, как от заразного больного, которого следует сторониться. Так, значит, это правда?
Старуха встала и стремительно вышла на середину комнаты.
— Послушайте, господин Дарабош! Вот что я хочу сказать. Мне известно, что вы были на хуторе Мароти, но это нам безразлично, господин Дарабош. Наша дочь — бедная девушка, она пара бедному человеку. Мы не желаем, чтобы ваши родители потом попрекали нас.
Йошка побледнел, немного помешкал, но никто не пришел ему на помощь. Он взглянул на старого Пала Хитвеша, продолжавшего упорно пыхтеть трубкой; на Андриша, который не то слышал, не то нет, погруженный в свое горе; на Жужику, сидевшую, опустив голову, на кончике стула.