– Лебеди?.. – повторила она, во сне.

– Жаль, закрыто. Старый дворник ушел на богомолье, ключи у соседского, но он не смеет никого пускать. Ну, в другой раз увидишь.

Даринька смотрела на темные в колоннах окна. Родилась здесь?.. Этого она не понимала.

– Ты спокойна, это хорошо.

– Но я не понимаю… ничего не помню… – шептала она растерянно.

– Как ты можешь помнить, отсюда унесли тебя малюткой… два года тебе было.

– Чей же это дом?..

– Твоего отца. Был. Узнаешь все. Теперь, недалеко отсюда, в богадельню…

– В богадельню… зачем?..

– Нет, в богадельню после, а сейчас… Ну вот, плачешь… Все так чудесно!..

Она смотрела за решетку и плакала.

– Я тебе все сказала… ничего не утаила, что… незаконная… всегда за него молюсь… – шептала она, глотая слезы, – если бы он был… хороший!

– Он был хороший, знаю точно. Благородный, добрый…

– Да?!.. хороший?!..

– Твой отец был чистый, и это тебе скажут, кто его знал.

– Чи-стый?!.. – воскликнула она, сложила перед собой руки и поглядела в небо.

– Если бы не злой случай, твоя мать была бы его женой и ты была бы тогда законная. Это точно. Пойдем…

Она стояла, глядела за решетку. Он повторил: «Пойдем». Вернулись к оставленной коляске. Виктор Алексеевич велел: «В Елохово!» Коляска покатила той же улицей. Сошли у церкви.

– Это Богоявления в Елохове. Здесь тебя крестили.

Вечерняя отходила. Храм был обширный – богатый, аристократический приход. Иконы в самоцветах, в винограде золоченом иконостас, тяжелые паникадила…