— Едва не мрут люди, — жаловался мужик. — А что ж будет зимой? Душу бы заложил, чтобы добыть семян да хоть немножко хлеба. Под пнём зимовал бы. Как медведь. Половина страны на север сыпанула.

— Кому она нужна, твоя душа, — отметил седоусый.

Христос имел достаточно деликатности, чтобы не напомнить им всего, не рассказать, как самого его тра­вили собаками. К тому же, толпа уже заметила человека в шапке. Отовсюду толкались радетели о святости места.

— Шапки долой! Шапки прочь! Ну-ка, сбейте! — громко покрикивали они.

— Сто-ой! — завопил седоусый.

Кричать, чем более горланить, тут было не положено, и потому толпа удивлённо смолкла.

— Этому позволено! Он татар разгромил. Это Христос!

Тишина. Оглушительная тишина. И вдруг гурьба взорвалась таким криком, которого даже в самые страшные осады и сечи не слышали эти седые стены.

— Христо-ос!!!

Вскинулось с колоколен вороньё.

— Пришёл! При-шёл! — тянулись руки.

— Заждались мы! Тоской сошли! — вопили измождённые лица.

— Шкуру с нас последнюю заживо содрали!

— В селитьбах — пепел вокруг! — плакали закинутые глаза.

— Магнаты да попы ненасытны!

— Жизни! Жизни дай! Заживо умираем!

Тогда он начал подниматься на гульбище. Он был уверен: правильно он сделал, что нанесёт удар тут. Он только не знал, что тут столько тех, которые шли с ним на татар, которые знают его, с которыми ему будет легче.

Вот они. Море.

Капеллан стал перед ним, заслонил дорогу.

«Маленький, похожий на бочонок, человек. Опреде­ленно в это время должен править тут мессу. А за спиною его — монахи, служки. Этих не убедишь, что не хочет он оскорбить святыню, что он просто хочет сделать то, на что с охотою пошла бы и сама великая Житная баба, ма­терь всего сущего, которая лишь немного изменила тут своё лицо. Матерь. Хозяйка белорусской земли.