Но результат всего этого сказался сразу же. Был он лишь неожиданным. Горшок недолётом — видимо, не отрегулировали натяжку жил катапульты — упал прямо на голову Пархверу, и та застряла в нём.

— Эй, кум, помочь, что ли? — спросил Фома.

Ударил слегка по горшку, расколол его. По шлему, по лицу, по усам богатыря плыла жидкая глинистая грязь.

— Умылся бы, что ли.

Огромные синие глаза Пархвера загорелись необу­зданной яростью. Он вознёс двуручный меч и слепо опустил его. Тумаш едва успел поставить своего лёгкого коня на дыбы, и лезвие воткнулось глубоко в землю. И тогда Фома дал врагу ловкого пинка в отставленную задницу. Пархвер вылетел из седла. Хохот покатился над полем. Победители помчались к своим.

Корнила поднял руку в железной перчатке и опу­стил её.

— Двигай!

Произошло лёгкое замешательство. Чавканье долетало отовсюду.

— Кони погрязли, — испугался кто-то. — Не успеем выбраться и взять ряд.

— Чёрт! — воскликнул Корнила. — Холера! Каноны на линию!

Начали тащить каноны. Но толпа на гривах пришла уж в движение, поплыла вниз, как белая лава. Медленно и грозно. Пушечные мастера спешили, но тяжелые каноны заваливались, показывали хоботы небу.

...И вдруг тысячи глоток затянули дикий и суровый хорал.

Пан Бог твердыня. Твердыня моя.

Воздел он длань мою,

Как Давид на Голиафа,

Воздел.

Ноги в поршнях топтали вереск. Ревели над головами дуды, но голоса заглушали их. Медленно, очень медленно, в реянии оружия над головою, плыли мужицкие гурьбы, словно по линейке отрезанные спереди.