А на горе в самое тёмное предрассветное время вставали, разбирали оружие, кое-как строились в длинную боевую линию. Надо было ещё до солнца подсту­пить поближе, не дать выйти из лощины, уберечь хоть сколько жизней и тем, хоть немного, уравнять нерав­ные силы.

Они надеялись на одно. В городе была жизнь, за­сеянные поля, нивы под колосьями. Без него так или иначе была смерть. Поэтому никто не думал уклоняться либо отступать.

Лишь в этом и была их сила.

Гора полыхала огнями. Блуждали тени всадников и пеших. Копья, воткнутые в землю, были как лес. И лес этот постепенно редел, возносился в воздух, колыхался в человеческих руках.

К Братчику подошёл седоусый.

— Скажи, — коротко и просто попросил он.

— Может, не надо?

— Скажи. Ожидают. Некоторые, может, в первый и в последний раз, человеческое к себе почувствуют, Мно­гие до завтра не доживут.

Он подал ему руку. Братчик влез на воз.

— Выше! — закричали отовсюду. — Видно не всем. Выше.

Седоусый подумал. Потом сказал что-то парням. Несколько человек подошли и подняли воз на плечи.

— Выше! — горланила гора. — Все хотят видеть!

Тогда под воз начали подставлять копья, осторожно поднимать его. Наконец пятьдесят копейщиков подняли его на остриях копий высоко над головами, вместе с человеком, стоявшим на нём.

Огни не гасили. Надо было, чтобы войско чужое позже спохватилось. Повсюду скакал огонь.

— Попробуйте упустить, увальни! — кричал кто-то.

— Падать тогда слишком высоко будет, — улыбнулся Братчик.

— А это всегда так, если без разума высоко забрал­ся, — иронизировал Вестун. — Да ты не из тех. Давай.

Стало тихо.

— Ну вот, хлопцы. Завтра биться. Себя щадить не буду. Если кто думает, что плоть моя выдержит удар копья — страшно тот ошибается. Думал я, что не надо мне лезть в самую кулагу, что поставь воеводой хотя бы и лучшего в... нашем свете, так то же будет. Однако вижу, нет. Должен быть хоть маленький огонёк, на который смотрели бы дети. Изменится когда-то твердь, изменятся и люди. Хорошо было бы, чтобы и мы и они не говорили: «Наша взяла... и рыло в крови». Понимаете, вы — люди. Ещё и ещё раз говорю: вы — люди. Не надо нам забывать: мы — люди. Вот рубят кому-то за правду голо­ву. Если не можешь помочь — не склоняй своей головы ниже его плахи. Стыдно! Ничего уж нет в наш век ниже плахи. И ничего нет выше, если понять. Поэтому и встали. На том стоим.

Снова поразили его лики внизу. Не маски, не стёртые образы — лица, облики. И глаза с непривычным им самим выражением, прекраснее которых не было ничего на свете.