Надя, у которой накануне было сложное объяснение с сотрудниками деканата, заподозрила истерику.

— Федор, как ты себя чувствуешь?

— Превосходно. Я даже не предполагал… Знаешь, я все ожидал, самое плохое, а когда это случилось, мне стало как-то легче.

— Что с Алешей?

— Порядок. По-моему, она ему не нравится. Да если бы ты ее увидела — мегера.

— Не говори так, Федор. Ты же ее любил.

— Когда это было. Она сильно изменилась. Черт ее водит за руку.

— Ты не поддавайся, Федор Анатольевич, не поддавайся. Все это, в сущности, ерунда.

Он подумал, кашлянул, спросил глухо, как через воду:

— Ты не могла бы сказать, что с нами будет дальше?

Надя поняла, о чем он спросил, и не ответила.

— Я бы так не спешил, — оказал Федор, — если бы не обстоятельства. Мне можно надеяться?

Надя опять промолчала, но в гулкой тишине телефонной трубки он различил невнятный шорох, ее глубокое дыхание.

— Я люблю тебя, Надя Кораблева. И должен знать, можешь ли ты когда-нибудь полюбить меня.

— Да! — ответила трубка. — Да! Дурак проклятый! Рохля! Подумай, что происходит. У тебя забирают Алешу, смешивают тебя с грязью, а ты о чем говоришь. Разве сейчас это важно?

— Важнее всего, — улыбнулся он ей. — Если бы ты знала, как важно… И ты будешь когда-нибудь моей женой?

— Замолчи! Ничего не скажу!

— Не сейчас! — шипел он некрасивым гусиным звуком. — Когда-нибудь. Мне необходимо знать, Надя! Это важнее всего…

Она послушала, послушала его шипенье и в страхе опустила трубку на рычаг.

А в этот самый час в квартире Кораблевых изливала душу Клара, бывшая жена Федора. Анастасия Ивановна внимала ей, онемев, Павел Павлович, вызванный домой срочным порядком, нервно постукивал костяшками пальцев по полировке стола. Клара, простоволосая, без косметики, со следами слез на щеках, уныло излагала свою печальную повесть.