Это длилось уже две недели. Нянька Мария Карповна, старая дева, считавшая, что близость супругов — это «блажь и гадость», теперь умиротворенно сияла, а Сергей мучился, не умел выправить положение.

Вот и вчера мечтал вырваться из колхозов засветло, явиться на работу к жене, не торопя ее, ждать и по дороге домой сбросить с души груз, помириться.

Но это не вышло. Освободился глухой полночью… Чтоб никого не будить, снял в сенцах сапоги, на цыпочках пробрался в дом, при свете завешенной лампы увидел на щеках спящей дочки полосы зеленки. Значит, Вику исцарапал днем кот или упала она с крыши погреба на сложенные внизу ветки… Опасаясь, что услышит храпящая на тахте Мария Карповна, он напряженно остановился у притворенной жениной двери.

Черт знает что! Муж он или нет?! Да он сколько дней просто не в силах спокойно заниматься делами, писать свои бумаги! Сейчас весна! Ему, наконец, не сто лет!

От ощущения, что Шура рядом, что ее пальцы, должно быть, привычно отдают йодом, в висках стучало. Но толкнуть дверь, войти с сапогами в руках и проситься? Это уж извините! Унижений не случалось даже во времена ухаживаний, когда у него не было никаких прав. В те времена («вы, Шура», «вы, Сергей») гораздо проще было и опаздывать, и вообще не приходить; все ограничивалось трескучей Шуриной фразой вроде: «Благодарю за пропущенный концерт. Получите ваши деньги за билет обратно. Здесь без сдачи». После чего темпераментно выяснялись отношения, и через час наступал мир.

Теперь же мир не наступал, она и на выстрел не подпускала Сергея, а он по молодости не понимал, что это его победа, что в Шуре проснулась женщина, стала бунтовать против унылых семейных норм.

Стоя под дверьми, он бесился от ее черствости, от поругания своего мужского достоинства, а тут еще Мария Карповна стала храпеть тише, возможно, уже не спала, из-под сощуренных век разглядывала его, застывшего у замочной скважины босиком, с сапогами в руках…

Он злобно пошел на кухню, где для него всегда были закутаны в газету и в тулуп горячая кастрюля супа и миска второго. Но следом в напяленном одеяле вошла Шура — совершенно незаспанная, значит, дожидавшаяся этой минуты. Он скис, понимая, что будут объяснения, и без задержки начал ужинать, на случай, если разговор примет оборот, при котором поесть не удастся.

— Ты знаешь, — сказала Шура, — я считаю твою работу самым главным. И все же нельзя, чтоб тебя совсем не было дома. Не говорю о ребенке. Тем более о себе. Ты можешь без меня, и черт со мной… — Ее нижняя губа, всегда чуть выдвинутая вперед, детски тугая, обожаемая Сергеем, вздрагивала. Шура досадливо промокнула пальцем под носом. — Можешь без меня, — повторила она, — и черт со мной. Но когда тебя нет, весь дом гибнет от Марии Карповны, этого чудища.