— И под борты, под борты пхайте! Первый год замужем?!

Подходя к гаражу, Люба для солидности придержала шаг. Что разведчикам о выезде известно, машина заправлена, вино выписано, она проверила загодя и теперь как бы принимала парад. Деды, знавшие ее отца еще парнем, знающие от пупка и ее, зубоскалили: дескать, и рядовичи в атаманы выходят, а дед Лавр Кузьмич на деревяшке, оборудованной под гололед гвоздем на торце, скомандовал «смирно». Черненкова, оборотясь к Любе, провозгласила:

— Чего ж ей, канареечке, не работать? Ни детей, ни чертей! — и, здороваясь, уже как своей, сунула руку.

Люба не попала ладонь в ладонь, схватилась где-то за концы Дарьиных пальцев. Ужаснувшись, как бы не сочли, что она промахнулась от восторга поручкаться с Дарьей Тимофеевной, она совсем уж по-дурацки ляпнула:

— Со всеми не перездороваешься.

Рядом стоял Валентин Голубов, она потому и не попала в Дарьину ладонь… Еще до того, как увидела, ощутила, что Голубов здесь. Что он здесь будет, она чувствовала и дома и по дороге и лишь на всякий случай — а вдруг все-таки ошибается? — отгоняла эти мысли. Теперь все было точно, он находился здесь, и потому Люба стояла неестественно, будто ее ноги связаны веревкой. Главное, с чего это, если не только он ни о чем не подозревал, но даже она сама еще не уяснила — настоящее это в ней или, может, одни фантазии?..

Но она так долго была заморожена душой, пустота была так чужда ее характеру, что теперь, получив сразу все: и сердечные, пусть очень глупые, мечты, и высокий общественный пост, она охмелела. На территории двух хуторов она возглавляла самую передовую власть в мире — советскую! Было удивительно здорово всюду успевать, видеть, что тебя любят, любуются тобой, такой молодой, а уже умелой, слышать разговоры: «А новая-то председатель — удаха!»

К ней наклонился Ивахненко и, осклабясь, касаясь усом, заметил:

— Эт у тебя полоса такая, что все хвалят. Приспеет срок — начнут драть с тебя, как с доски, стружку. Диалектика.

Это не волновало Любу. Она была занята Валентином, боялась к нему повернуться и лишь углом глаза ухватывала белый бинт, светлеющий из-под красноверхой кубанки. Голубов пострадал из-за другой женщины, но Любины чувства были в той поре, когда ни сомнения, ни горя еще не приносят, а лишь чудесно озаряют все вокруг: и затоптанный лед, и рычащих у гаража кобелей — злых, ухажеристых к весне, увязавшихся из дворов за пацанами, и Михайло Музыченко, который уже перестрадал отъезд техника Риммы, стоял над поднятым капотом грузовика, для забавы жал на акселератор, обдавая всех гарью.