— На Фрянчиху глянь. Привезла единого куренка, а соседскую колбасу, навроде свое, ломает четвертый уж круг.

— О! И Лидка, Лидка припожаловала! Ей корова не дается доить, такие у нее, у залёпы, ручищи грязные; так она ими за общее сало хватается.

Харч, как на блюда, выкладывался на опорожненные котомки, уложенные на тающем уже снегу; деды с почтением приглашали Полю, супругу бывшего своего командира:

— Пристраивайся, милая, тут, коло этого красностопа.

— Не. Я, соколы, к водочке сваженная!

4

К полудню, к близкому возвращению грузовиков, шапки мужчин были на затылках, платки женщин на плечах, открывая головы солнцу. От пира, от первых с зимы жгучих лучей лица были красными, свежеприпеченными, а небо, которое, может, ни разу, как существует земля, не видело здесь столько людей вместе, будто приблизилось, вслушиваясь в звяканье кружек о горловины бутылей.

— С полями ясно. И с огородами ясно. А где плануются виноградные сады?

— От того вот бугра ломи прямо.

— Пошли глянем вместе. Только давай внаподвозки. Ты меня на горбу сто шагов, я тебя сто шагов.

Тут же кокетливые женские голоса:

— Запясняй, Андриан Матвеич, песню. Заводи «Мужа дома нет, соколика».

— Не! Давай «Вспроти миленьких ворот».

— Стойте, наломаю го́лоса.

Он наламывал, тянул вверх и вниз: «А-а-а… А-а-а-а-а» — и женщины ждали, общались с соседями:

— Куманьки, идите еще винца, курочки.

— Будя. Наедены и напиты.

— Да нет, еще…

— Где им еще?! Они и так натрескались — хвоста не прижмут, — отмечал Андриан и, поворачиваясь к мужчинам, окружившим красного, затравленного бухгалтера Черненкова, видя, что мало высекают из бухгалтера огня, вносил свою лепту: — Ну как же ты ее, свою Дарью Тимофеевну, обнимаешь? Ручки ж у тебя мацупенькие, рази обхватишь, когда у нее что тут, что, гляди, вот тут!..

Бухгалтер, вроде и ему весело, хихикал, менял тему: