— Канавой все же добрался до опушки. Оставалось всего несколько шагов до густых зарослей. Там бы меня уже не нашли. Человек, валун, пень — в темноте не разберешь. Но бандиты легко это поняли. Если до сих пор они пытались меня взять живым, то теперь решили по-иному. Одна из пуль не прошла мимо, зацепила…

Ну, как это бывает: что-то толкнуло, даже не понимаешь сразу, что именно, лишь чувствуешь, что начинаешь терять ориентиры, — мир качается и падает вместе с тобой. Я упал и тут же поднялся, но снова упал. Когда сообразил, что ранен в ногу и нет смысла подниматься, тогда попытался ползти. Затем все произошло, как пишут в романах: «Еще слышал, как кто-то грубо выругался, а далее ударило огнем в голову, и все оборвалось».

Оглушенного ударом приклада по голове потащили в лес, привязали к стволу высокого бука. Они не торопились, времени у них хватало. Решили поужинать, потому что до этого им было не до ужина. А сделать это собирались не спеша, как полагается солидным хозяевам.

Они разожгли на полянке костер, затем точно так, как это делали дружинники, принялись поджаривать сало. Сдабривали закуску водкой, а для забавы то один, то другой стреляли в привязанную к дереву живую мишень, старательно целясь, чтобы не прикончить жертву сразу.

(«Курц! Курц в нескольких лицах или, вернее, зверях!»)

Когда за этим развлечением застали их четверо дружинников, которые, придя в себя, двинулись на подозрительные выстрелы, бандиты успели уже выпустить несколько пуль, две из которых попали в грудь.

И если этот эпизод вошел в пьесу посредством монолога о бессмертии человека — Борца, сколько бы раз его ни казнили, то живым доказательством такого смелого утверждения был сам Сидоряк, носивший на себе следы нескольких смертей.

Ночной бой с бандитами неожиданно довел (действительно чудо случая!) до счастливой развязки еще один конфликт, о котором знал только один Антон: тот полицай, жених Василинки, оказался вожаком банды и, обезоруженный, стоял сейчас перед своим соперником, напрасно силясь придать своему лицу выражение заносчивости и пренебрежения…

Картина пятая

Картина пятая

Сашко с нетерпением ожидал окончания постановки и радовался, что все уже говорит о новом, знакомом ему дне. Встав за спиною Сидоряка, провозглашавшего монолог Борца, он отыскивал взглядом Татьянку. Когда она на какое-то мгновение показалась среди взволнованных людей, он увидел ее, красивую, в красной косынке, помахал ей рукой, но Татьянка, видимо, не заметила.

Волынчук, оказавшийся уже за кулисами, подмигнул ему. «С чего бы это?» — Сашко мысленно спросил себя для собственного успокоения. Однако он и сам знал, что имеет в виду Волынчук, и, смущаясь, поглядывал на него: широколицый, мускулистый, как микеланджеловский Моисей! Неказистый Сашко по-настоящему позавидовал ему. Будь у него такая фигура, он в глазах отца не выглядел бы ребенком. А так и на сцене должен играть подростка, бегающего по площади с газетами: «Новости! Новости!»