Лошадь плелась шагом. Подходил к концу нескончаемый день, знойный закат разлился над горой Хыртоп. Впереди процессии, за возницу, восседала слепая парализованная старуха, вместо похоронного катафалка скрипела замызганная телега, а в оглоблях плелась тощая пегая лошаденка. И над этим сборищем витали догадки и домыслы о человеке, ступившем на последнюю свою тропку. Может, вы объясните, почему поставить точку в истории Аргира должна была байка тети Наталицы о косаре?

Но вот справа — женский голосок.

— Что-то уж больно красиво она причитала, аж сердце надрывается…

Тетю Наталицу сейчас не тронь намеками:

— Ха, милая, что они стоят, наши слезы? Я, когда под венец шла с мужем моим покойным, тоже плакала. А спроси отчего, сама не знаю. Плачется, вот и плачешь, на роду нам так написано.

— Ага, и я говорю, причитает — заслушаешься! — поддакнула другая.

Из села, нам навстречу, шел Михалаке Капрару. Вернулся-таки домой. Он ведь еще в субботу отправился в Унгены на ярмарку, ту самую воскресную ярмарку, продать пару волов. Ушел в субботу, обратно только сегодня добрался, на третий день. А до Унген рукой подать, километров восемь напрямик. Как вы думаете, если человек восемь километров идет три дня, все у него в порядке? Да еще в селе обрадовали: «Мертвые… раненые… может, и твой там?»

Теперь шагает в сторону взгорья. Разве представлял Михалаке вечером в субботу, какие сальто-мортале выкинет воскресное утречко? Что волы его пойдут не под молот на бойню, а взмоют к небесам, как ангелы, вместе с кладбищенскими крестами, вслед за забором Никулае Захарии, к которому привязал их хозяин… А сам хозяин сейчас теребит обрывок привязи на шее и бормочет быстро-быстро, будто не в себе:

— Видали, что осталось? — И дергает за веревку. — Вот я, жив, братцы, чудом жив остался. Там палят в белый свет, а я с ног сбился — куда эти чертовы волы подевались? Веревка вот от них… Ходил-ходил, ничего не выходил. Три дня рыскал, под бомбами, как под дождиком. Думаю, не найду скотину — сгодится эта веревка мне на петлю. А идти страх лютый: ступнешь — земля стонет голосами; почитай, половина Унген того… под развалинами. Живьем засыпало… Вот те и ярмарка, погуляли… Пить хочется, невмоготу, темнеет на дворе уже, а колодца не видать. Вспомнил: во дворе у лавочницы Рухлы колонка. Знаете ее дом? Прямо перед церковью, в восемь окошек. Прихожу, а дом как ветром сдуло! Смотрю, туда ли попал? Пустырь голый, хоть шаром покати. На углу старая акация, а на верхушке, вижу, кресло мадам Рухлы качается, как плетеная люлька… А мне впотьмах черт-те что померещилось, зову: «Сударыня Рухла! Добрый вечер, вы слышите?!» Кричу и не слышу. Себя самого не слышу! Верите ли, совсем голоса не слышу… Ну скажите, не пора петлю вязать? Кресло забралось на дерево перед святой церковью! Да, что я говорю… слышите, кто-то поет? Что за песня? Давайте вместе споем…