Постояли, обнявшись. Где-то далеко погудел паровоз. Таня встрепенулась:

— Вон, слышишь?.. Не твой?

— Нет. Мой — минут через пятнадцать. Если не опаздывает.

— Все равно — иди. Пора.

— До свидания, Танечка!

— Прощай, Юра… Я очень хочу, чтобы ты был счастливым. Понимаешь?

— Понимаю… Я тебе напишу. Как только приеду в Ясногорск — и сразу напишу. Только и ты не молчи, отвечай. Обещаешь?

— Хорошо, Юрочка… Ну… иди, — И самозабвенно-нежным, словно материнским, поцелуем благословила его.

Юрка перешел пути, снял фуражку, помахал Тане и уже той, другой стороной полотна побежал к станции. Он бежал и сам себе улыбался. Он был счастлив…

А Таня, придерживая за руль велосипед, не чуя себя и кусая губы, пошла от переезда обратно, по раздольненской дороге. На бугре, повыше ставка, остановилась. Прямо напротив станции не было лесопосадки вдоль путей, и Таня наблюдала, как пришел поезд, как он постоял минуты две-три и медленно двинулся из Доли дальше — к восходу. Таня знала, что Юрка сидит сейчас у окна и смотрит в степь — туда, где остался ставок, их шалаш и костер на берегу. Она не была уверена, что он видит ее в предутреннем сумеречье, но пока состав отходил от станции и пока последние вагоны не скрылись, не пропали за посадкой, — стояла на высоком бугре и, уже не сдерживая слезы, все махала, махала вслед поезду белой косынкой.

1975—1979, Чита — Малеевка

Рассказы

Рассказы

Белан

Белан

Поселок наш небольшой; вырос он в степи, рядом с новой угольной шахтой, и еще строился, но нигде не было столько голубей, как у нас, — их держали чуть не в каждом дворе. Да еще каких голубей! Все благородных пород: николаевских — осанистых, степенных и очень ручных; крымских — грудастых красавцев в рябых кольчужках, с темной каймой на крыльях, будто у чаек.