Ставок открылся, блеснул справа, в неглубокой низине. Пустынна была его неподвижная поверхность; на ней лежал спокойный синий отсвет закатного неба. У ближнего к Юрке берега настороженно стояла одинокая цапля. В узкой затоке, в камышах, скрипуче и громко покрикивал деркач — будто старался перекрыть паровозные гудки и оповестить всех в округе, что тут — его владения.

Близки уже были лесопосадка и железнодорожный переезд, за которым они с матерью в последний раз видели деда Мосея, но Юрка передумал идти сейчас на станцию. Ну что там делать всю ночь? Маяться в зале ожидания? Шляться по перрону? Отлеживать бока в сквере, на узкой скамейке, и терпеть над ухом грохотанье товарняков? Ни к чему все это. Ведь можно скоротать часы вот здесь, у ставка: посидеть в тиши да и вздремнуть, а перед утром подбежать прямо к поезду. Тем более что и паек дорожный с собой, — в мешке, нетронутыми лежат утренние Нюрины гостинцы. Не надо никакого буфета. Доставай — и подкрепляйся… И Юрка повернул к ставку. Цапля мигом заметила это: раскинула крылья и куда-то медленно потянула низиной.

На душе было угнетенно и пусто, как в обворованном доме, когда уже очевидно, что кража совершена, но еще не верится, что пропажу тебе никогда не вернут.

Юрка думал все о том же: значит, и в самом деле — ничего уже нельзя поправить в их судьбе? Значит, права Таня: ничего уже в их жизни не возвратить, не изменить? И потому незачем им встречаться, незачем ему больше приезжать сюда, — так что ли?.. Да, она считает именно так. А он? Если не согласен с нею, если думает иначе, то почему не переубедил ее, не доказал свою правоту, не доказал, что не просто  х о ч е т  сюда снова приехать, но  н е  м о ж е т  не сделать этого, поступиться этим, не смеет оставить Таню одну?.. Не доказал. Оробел, поколебался перед ее жесткими и откровенными доводами, в которых, теперь он, кажется, понимал, было больше отчаяния, горечи, самоуничижения, чем действительной убежденности. Она, конечно, почувствовала эту его неуверенность, оттого и поспешила уйти.

На берегу стоял небольшой рыбацкий шалаш, покрытый ветками и травой. Юрка подошел к нему. Место здесь кто-то облюбовал давно. Берег утоптан и очищен от всякого хлама, у воды из камней сложено удобное сиденье, в двух шагах от него в илистое дно воткнуты рогульки из вербы — подставки для удилищ; а сено в шалаше крепко укатано — не однажды тут ночевали, укрывались от непогоды и зноя. Сегодня шалаш тоже не пустовал. Рыбак только что ушел отсюда: кострище на земле было еще теплым, рядом лежала горка сучьев. Другого места для ночевки и нечего было искать.