— Да-а… — Степан опять закурил. — Подмела война мужеский пол. Задумайтесь-ка… Ведь у большинства убитых дети бы со временем поднялись. А у тех детей — свои дети, а у внуков — правнуки… Вон куда, Андрюшенька, загибает простая арифметика. Женишься, сержант — плоди, плоди поболе ребят, с нас теперь и за это спрос. Значит, Стешенька, плохо с женихами?

Стеша помрачнела лицом,

— У нас в соседях четыре девки — добры девки, без червоточинки! Все их парни, все их годки повыбиты — вековать Елисеевым. Ой, беда-беда нашему брату. И на работе замотали дальше некуда. Все теперь на бабах, считай, держится. Вот я — третий год в лесосеке. И сучки жгла, и обрубала те сучки. Потом возила лес. Посылают и на повал. Всю зиму, с ноября, по пояс в снегу купаемся, а летом мошкара заедат. Да вы здешни, что я вам напеваю… Норма теперь особо давит. Не выполнишь — хлеб обрежут, а выполнить — это тянись из последнего. Выдыхаться начали все. И девахи тоже. Уж они так… Переспит иная с кем попадя, принесет сураза в подоле и рада, что отвязалась от лесосеки. Детных-то не хомутают…

— А ты держишься? — с суровой грустью спросил Степан.

— Сама держусь, да и батюшка у меня строгий. В нашей родове такого не было, чтобы девка брюхатела. Мы Высоковы пишемся!

— Большая семья?

— Нет, пятеро всех-то. Я — старшая из детей. Младшие — крепенькие ребята, лобаны.

Степан выпрямился, встал на колени, потом присел на отводину поближе к Стеше. Что-то тише и тише заговорили они, может, сочли, что Андрей задремал, а то и уснул.

Андрей подремывал. Хорошо, покойно лежалось ему на мягком сене. Он отвернулся от попутчиков, поглядывал на темнеющий лес, на густое низкое небо, слушал ленивый визг полозьев, слушал, как идет лошадь, как она живая, потная всхрапывает, мотает тяжелой головой, как ставит крепкую ногу в слабую, уже податливую твердь дороги. Так давно он не слышал всего этого, такого понятного и мирного. Как давно не ощущал векового покоя родной тайги в такую вот теплую апрельскую ночь. Да, подлинно надо в рубашке родиться, чтобы выйти живым из пекла войны и ехать домой, ехать именно в санях и слушать согласный шепот молодых о своем скором счастье…

3.

На трактовый станок они приехали поздней ночью.

Тут, в старом сосняке, еще лежали почти свежие снега и сейчас мягко светились под луной.

Рванули тишину хриплые басы собак, вскоре в ставнях приземистого дома означились нити желтого света, глухо ухнула тяжелая набухшая дверь.

— Кого Бог даст?

— Да это я, Стеша! Я ночевала у вас, дядя Игнат.

Сенная дверь распахнулась, и на широкое крыльцо вышел здоровенный мужик с фонарем. Он скоро унял собак, загнал их куда-то и подошел к лошадям.