В старом теплом доме сразу водворилась глубокая, уже предутренняя тишина. Только железка постанывала, стягивала свои остывающие бока, да резво всхрапывал на просторных полатях Степан.

Андрей не спал, не мог уснуть. Мозжила кость в раненой ноге, а потом мост и та деревянная резная голова лошади на коньке крыши станка мучили, гнали сон. Да, мост, как же далеко перекидывался он сейчас…

Восемь лет ему, Андрюшке. Память уже давно проснулась в нем и жадно, без устали вбирала все, что открывалось для парнишки в этом огромном, еще незнаемом мире.

Конец жаркого мая тридцать первого года — про год он узнает после, как и про то, что тогда ему еще не дано было знать.

И открывалось его детским глазам: огромный обоз, начала его и конца не видно, лениво тянется по лесной дороге. Сырая тайга держит парное, застойное удушье в узкой просеке. Старый тракт разбит — яма на яме, выбоина на раскатной выбоине, местами колеса телег увязают в грязи по самую трубицу. Храпят, дико ржут задыхающиеся в хомутах, взмыленные, одичавшие от натуги, от бичей и от гнуса измотанные лошади. Стоны стариков, надсадный рев ребятишек над возами…

Их гонят, как говорит отец, в ссылку.

Они — враги? Этого Андрюшка еще не понимает и, перебирая отцовские слова, мучится своим малым умишком: что это такое — враг?

Отец устало шагает самой бровкой дороги, натянуто держит вожжи, лицо его в испарине, он то униженно просит мерина шагать побыстрей, то вскидывает руку с ременным бичом — стоять нельзя, сзади напирает другая лошадь, другая груженая стариками и ребятишками телега.

Измученная мать с открытым, хватающим воздух ртом идет позади отца. На сапоги, на длинную юбку ее налипла грязь, в грязи и сверток с маленьким годовалым братишкой. Потом — много позже, узнает Андрей, что мать пронесет на руках мальчонку около ста верст! И другие женщины тащат детей. Несут в связанных через плечо полотенцах, несут за спинами, несут просто в руках. И много малых детей, привязанных веревками, изъеденных комарьем, болтаются поверх возов. Они еще живы, но скоро, скоро начнут умирать. Да, дети и старики первыми осветят могилами этот скорбный путь в пропастные чулымские таежины.

Он, Андрюшка, торопится, топочет за матерью, а рядом с ним семенит младший Толька. Лицо Тольки изъедено комарьем — распухло, братишка обревелся и едва-едва хрипит.

И у него, Андрюшки, разнесло лицо, страшный зуд жгет лоб и шею, да и руки тоже. Он содрал платок, которым был повязан до самых глаз, ибо дышать нечем. Во рту соль пота, пот застилает глаза.

Скрипят телеги, надрываются лошади, тяжело бредут взрослые, и над всем этим стонущим и плачущим обозом — густые голоса охранников. Они едут верхами то обочиной дороги, если там сухо, то въезжают на бровку тракта и опять кричат на мужиков и баб, торопят: