Увесистое с картошкой ведро — дужкой сближало, соединяло их… Раз или два Лукьян касался пальцев Дарьи Гавриловны, в мужской руке чувствовалась большая тревожная сила, но женщина как бы и не замечала этого, та внутренняя настороженность, кажется, совсем покинула ее.

Закутин выпрямился в яме и сверху Дарья Гавриловна увидела его веселые диковатые глаза.

— А давай и шестое нагребем! — задорно крикнул он ей. — Кидай посудину!

— За шестое платить нечем… — упала голосом Дарья Гавриловна.

И все-таки она приняла это последнее ведро. Лошадь стояла тут же — высыпала картошку в мешок, мешки уже хорошо вздулись по бокам кобылки. «Ну вот, Ударнице вполне посильно будет, а уж сама-то я и пешочком пройдусь», — радовалась женщина.

Лукьян вылез наверх, старательно вымыл снегом свои большие ладони, вытер их о подол рубахи и весело, с прицелом, поглядывал на кучу того волглого еще сена, что парни подняли с нижней западни погреба.

— В поселке нашем бываешь — я заплачу за шестое ведро, — пообещала Дарья Гавриловна.

— А, может, сейчас, натурой… — в голосе Закутина слышалась осторожная, почти шутливая просьба. Он осторожно подвигался к женщине, тянул губы в широкой улыбке. — Я с полным на то удовольствием…

— Ты это к чему?

— А к тому, что на ярмарке у каждого свой расчет…

В простоте своей Дарья Гавриловна не сразу поняла эти слова Лукьяна, а когда до нее дошел их страшный смысл, она разом сникла, болезненно дрогнула и, оскорбленная наглым притязанием, успела сообразить, что молчать нельзя, надо что-то говорить, как-то отвести грязные мужские желания.

Молчаливый укор и даже сострадание к себе увидел Закутин в глубине чистых женских глаз.

— Скорый ты на слово, Константиныч…

— А ты опасливая…

— Я ведь не грешу этим, и ты не раззужай себя.

Её пугливое смятение только раззадоривало его.

— Зарок дала?

— Да нет, просто так.

Отказ женщины ничего не значил для Закутина. «Все-то они недотроги… — затаенно злорадничал он. — Да кабы девочка нецелованная — чем после ей доказать? И кто это поверит, что ссильничал. За руку не тянул, сама приперлась на кордон. Пришла, денежек маловато — сама подвалилась! Нет, никуда она жаловаться не побежит, не станет срам о себе разносить по поселку. Тем более, что сын вертается с фронта».

Такой притягательной, такой соблазнительной оказалась эта открытая, эта красивая женская чистота.