Кто-то закричал на дворе. В горнице Закутин отодвинул от себя недопитый стакан и выглянул в окно — ну и ну! Так-так-так… Да это вон какая баба, баба эта из Согры, видел ее в конторке сплавучастка. Хохохонюшки-хохо… Юбку долго, такая-сякая, не одергивала. И все с улыбочкой, как мучку-то просила. Погоди, а не обещальная ли та улыбочка была?..

Не надевая шапки, Лукьян вышел на крыльцо и, чувствуя в себе знакомое, горячительное волнение, торопливо выдернул из воротных скоб запиральную слегу.

— Здравствуй, здравствуй! — радушно поздоровался Закутин и тут же по-хозяйски распорядился: — Вон туда, к сену кобылу ставь. И заходи, заходи!

Ободренная хозяйской заботой о лошади, Дарья Гавриловна вошла в дом совсем уж успокоенной.

— Садись, садись, гостейкой будешь… — чуть не выпевал Лукьян. — Ты как так… А я думал, что разъело уже лед. Забереги на Чулыме есть?

Дарью Гавриловну охватила усталость, сухое хлебное тепло дома сразу обессилило ее.

— Проездно пока.

— Так-так… — Закутин мягко выхаживал по избе, вспыхивал черными глазами и добрел. — От поселка-то не ближний свет… Слышь-ка, Дарья-сударья, может, чаю с дороги? Мясно-то не потреблять?

— Я постую, Лукьян Константиныч. Нет уж, лишне меня не держи, некогда. Сам говоришь, что не ближний свет, а мне до темноты крайне надо поспеть к Чулыму — забереги выступать начали. Вот, водицы бы испила.

— Ну, извиняй. Так ты, значит, за картошкой? Помню, и мучки просила. Есть малость и мучки — уступлю уж для такова разу. Сына ведь ждешь?

— То-то и оно! — вскинулась с лавки Дарья Гавриловна. Она сняла с себя заплечный мешок, вынула из него рубаху. — Смотри, и желтиночки под мышками нету!

— Баска, баска рубашечка… Такую, правду сказать, не скоро сыщешь, да и найдешь ли? — сиял широким лоснящимся лицом Закутин. — Мы, конешно, не обносились, мы парню своему… Не жалко выпускать из рук?

Дарья Гавриловна потупилась. У слышалась ей в голосе Лукьяна давно знакомая усмешка над ссыльным человеком, и она начала гордо:

— Наше дело жалеть… Не то потеряно! Вся жизнь потеряна. Жалко, да нужда приперла к стене. Я сына ради. Твой-то вот к сытости придет, а мой? Лишне, однако, болтаю. Нет, это не укором тебе, Лукьян Константиныч. Один продает, другой покупает — все как следует быть!

Женщина расстегнула полушубок, вытащила из-за пазухи платочек с деньгами, развязала, на столе выровняла мятые бумажки.

— Считано! Тут за пять ведер по базарной цене. А за рубаху — это сколь отвесишь, сколь совесть положит за красоту.

И Дарья Гавриловна мягко улыбнулась.

Эта ее улыбка как бы подхлестнула Закутина.