Собрать телят в жердяной загончик помог Сергей.

Иван Касьянович не удержался, поворчал:

— Ну, че? Значит, с меня и началась управа. Вот она судьбинушка стариковска: перечить деткам не смей…

Сын ужался в плечах, сказать было нечего: отец, как и всегда, прав.

Хорошо, что Сергей допрежь догадался покрыть загончик пластами старого залежалого сена. Обвально пал с неба шумный весенний дождь. Телята сбились в кучу, испуганно озирались на незнакомое стойловое место. Сгребая ладонью дождевые капли с усов и короткой бороды, старик успел похвалить сына и за сколоченное из досок длинное корыто для питьевой воды: тоже вот и это надо, и вовремя сделано Серегой…

Хваченный косым налетным потоком дождя, широко вскидывая руками, Сергей убежал в дом, а старик остался: зашел в загончик под сенной навес и притулился к угловому столбу. Одно, что мокнуть попусту не хотел, а потом Иван Касьянович, с памятной детской поры любил этот первый весенний дождь, первый майский гром, первую радугу в синем грозовом небе…

Дождь мало-помалу стихал. Тонкие, остатние нити его мешались с солнечными лучами, и сверкающее золотое плетево просвеченной воды легко опадало на яркую зелень омытой травы.

Наконец синяя тучка посветлела, степлилась, истаяла окрайками, а потом и вовсе сгасла, растворилась в жарком голубом небе. Дождь перестал окончательно, и на берегу Чулыма настала такая тишина, какая только и может быть в этом глухоманном таежном краю.

Старик вышел из загончика — широкая луговина перед ним курилась легким зеленоватым парком, густо несло еще тяжелой сыростью земли и сладковатой прелью потревоженных дождем болотин.

… Это зимой в высоких снежных заносах заиндевелый дом бакенщика и весь другой хозяйский построй, что лепится к нему, кажется маленьким, сиротским. Теперь же, когда согнало снега, хорошо прогретый пятистенок как бы полегчал, приподнялся и задорно глядел своими четырьмя окнами на солнечный юг. Литая крепость ровных венцов его, круто хваченных летними загарами, мягкая серость скотовых стаек, небольшая банька, черный шубняк огородной копани и, наконец, зажелтевшая полененка веснодельных дров — все смотрелось сейчас, после дождя, ярко, зазывно и полнило грудь особым хозяйским довольством.

Сразу за домом и одаль реки — место оглядистое, привольное. Слева, за огородом — он тянется вдоль Чулыма, — за плотными синеватыми стогами старых приземистых ветел, прячется старица, а справа луговой разбег обрезается низинным рыжим болотом с чахлым березником и легкими султанами темной осоки на высоких кочкарниках. За болотом на взгорье вздымается дымчато-красный сосняк, ближе к самому Чулыму жмется густой черный ельник.