Настя позвала на обед. Иван Касьянович, размягченный этим налетным дождем, этим шумным и ярким весенним деньком — благодарение Богу дожил до тепла, готовно отозвался, удивляясь тому, что утренняя досада на сына незаметно прошла. В ограде, со скользом пошаркивая по дымящемуся испариной дощатому настилу, усмехнулся и нашелся в слове: работа тебе, старче, предстоит — только-то! А когда сидел без дела — не упомнит. Конечно, эта управка для более молодого, легкого на ногу — что ж. Сказывал родитель при случае, бывало, бодрил: глаза боятся, а руки делают!

После обеда без особой надобности старик попроведывал телят, а потом какая-то неотступная тревога подняла и сходил к ним еще в вечерний час, когда об эту пору трепетная, колдовская сумеречь долго-долго держится над притихшим северным краем.

Телята в загончике мирно отдувались, тихо посапывали — ложились на ночь. В их больших бархатных глазах таинственно мерцали теплые пятна вечернего заката. Кто-то из телят коротко мыкнул, тотчас сочным баском отозвался другой. Иван Касьянович не смолчал, готовно откликнулся, ласково успокоил:

— Ну-ну… Обыкайте, тут вам самая благодать. А ночью Урман надежным сторожем — чево еще, каку таку холеру!

Какая-то влажная по-весеннему заря за высоким сосняком держалась долго, и высоко-высоко в небе теплилось редкое прядево легких перистых облаков. В доме маняще зажегся свет — ярким зеленым костром вспыхнул под окном смородиновый куст. В комнате сына тихо попискивал радиоприемник. Из открытой форточки слышался рассыпчатый смех Насти: игривое, женское что-то наговаривала она мужу.

Старик спать ложился обыкновенно рано. В своей боковушке перекрестился на темный лик в переднем углу, неспешно разделся и последнее о чем подумалось ему в теплой домашней темноте перед сном: день-то для него оказался ноне хорошим!

3.

Наутро после короткого завтрака Иван Касьянович вышел к телятам с тревогой: не запоносил ли кто?

День занимался каким-то благостным — тихим, погожим. Будто впервые старик оглядывал Антошкин хар и радовался. Наконец-то прошел благодатный дождь, корешок каждой травки желанно омылся, двинулись вверх к солнцу добрые земные соки, и теперь безудержно потянется в рост все луговое.

Давненько он живет тут, на чулымском берегу, косит сено, всегда за глаза этой кошенины, но вот сейчас озаботился: хозяйски думай, сколь намечать в недельный пай, сколь скотина — и своя тоже, будет поедать, вытаптывать за месяц, сколько и где для косьбы оставить. Да, шибко-то воли молоди давать нельзя, стравливать назначенные загонки надо строго очередями, чтобы хватило на лето. После сенокоса поднимается отава — не скормить новины до самого ледостава!