«Я покривил бы душою, сказав, что не огорчен новостью о Вашей помолвке, – писал Моуди. – Для меня это был тяжелый удар. Теперь, устремляя взор в будущее, я вижу впереди лишь безотрадную пустоту. Тут нет Вашей вины – Вас мне упрекнуть не в чем. Помню время, когда гнев мешал мне это признать, – тогда я говорил и делал много такого, в чем теперь горько раскаиваюсь. Но то время прошло. С тех пор как я проникся участием к Вашей беде, я стал гораздо мягче – хоть какая-то польза от всех моих несбыточных надежд и искреннего расположения к Вам. И сегодня я от всего сердца желаю Вам счастья, прочее же оставлю при себе.

Несколько слов о деле, которым я занимаюсь с того печального дня, как Вы уехали от леди Лидьярд.

Я имел основания надеяться, что кое-какую помощь в расследовании нам окажет сам мистер Гардиман. Но теперь это исключено – Ваша тетушка просила меня молчать, и я не вправе к нему обращаться. Я только хотел бы как-нибудь, в удобное для Вас время, рассказать Вам о ходе расследования; возможно, позднее, будучи уже супругой мистера Гардимана, Вы сами захотите задать ему те вопросы, которые при сложившихся обстоятельствах не могу задать я.

Конечно, мои расчеты на то, что мистер Гардиман располагает нужными сведениями, могут и не оправдаться. Тогда, если расследование еще будет Вас интересовать, я просил бы Вас оставить его за мною и тем оказать наивысшее доверие Вашему давнему и преданному другу.