– Я сойду с ума, – кричала она. – Когда погаснет этот огонек, погаснет и мой разум.

– Дитя, – уговаривала ее сестра, – пойми же, что именно ради того мы и должны как можно дольше сберегать наш огонь… Пока у нас есть свеча и вода, мы можем бороться, надеяться… А во тьме – все будет кончено… в несколько часов!

Кэт убеждалась, позволяла погасить свечу, но, едва мрак окружал ее, начинала метаться и кричать…

– Я не хочу! я не могу! мои мысли мешаются. Дай мне видеть свет, или я разобью себе голову о камни.

– Эта тьма – живая, – лепетала она, вся трепещущая, прижимаясь к сестре, – в ней что-то ходит, летает… оно съест нас, уничтожит, милая Мэг.

– Полно, полно, – сдерживая рыдания, успокаивала ее сестра. – Ну можно ли так теряться, Кэт?

– Я слышу шаги, слышу шепот. – галлюцинировала девушка, – оно надвигается на нас, Мэг. Оно над нами… я чувствую его холодные лапы, его мертвое дыхание…

– Чье дыхание? кто «оно»? о чем ты говоришь? – терзалась Мэг.

– Оно… привидение, что шагало за нами от самого входа… ты помнишь? – мы слышали шаги и смеялись, а оно шло, все шло…

– Кэт, опомнись! Не позволяй себе бредить! Иначе воображение окружит тебя такими страхами, что ты не в силах будешь справиться с ними и в самом деле сойдешь с ума.

Но Кэт твердила ясно и убежденно:

– Это оно оборвало снурок и завело нас сюда, чтобы выпить нашу кровь и съесть наше тело.

Мэг зажала уши и гневно кричала:

– Стыдно! Ты – христианка, образованная девушка, а тебе мерещатся какие-то вампиры, точно мужичке.

– Ах, в этом царстве мертвых всему поверишь! – с отчаянием возражала Кэт.

– Здесь никого нет, кроме нас! слышишь ты? Никого, никого!

– Да, – упорствовала младшая сестра, – никого, пока светит рефлектор. Должно быть, оно боится света. Но, когда ты гасишь огонь, оно приближается, и я начинаю умирать: мне душно, мой мозг леденеет… Бежим отсюда, Мэг, бежим!

В беспорядочном бегстве от овладевшего Кэт панического ужаса сестры метались под сводами своей огромной гробницы, как летучие мыши. Они бросались наудачу в первые попавшиеся ходы лабиринта, пробегая по ним километр за километром, пока не сваливало их на землю изнеможение или не упирались они в глухую стену. Или же, – оглупевшие, потеряв энергию и волю, – они прилеплялись к камням какой-нибудь могилы и сидели без мыслей и без надежд, подавленные усталостью тела и духа до состояния, когда и к самой смерти человек безразличен, потому что ему кажется, – все равно: он уже заживо умер!

Закрыть рефлектор Мэг удалось только, когда Кэт задремала. Вслед за нею сонное оцепенение охватило почти мгновенно и старшую сестру. Теперь, проснувшись, Мэг чувствовала сильный голод, и все тело болело, будто избитое палками. Который-то час? Хронометр показал Мэг странную цифру. Она с недоверием поднесла часы к уху: нет, они шли правильно, маятник тикал четко и мерно. «Одиннадцать! Но одиннадцать было и когда мы засыпали?! Что же это? Неужели мы проспали подряд двенадцать часов?» Сандвичей оставалось еще штучки три-четыре. Мэг отломила кусочек хлеба и ела его крошка за крошкою, стараясь протянуть время и обмануть голод этою призрачною едою… Ей пришло в голову: «Через час все наши сойдутся завтракать у Корадетти – Смит, Риццони, Сведомские, будут поминать нас, удивляться, что нас нет. Быть может, Корадетти сейчас – как раз над нашею головою… ведь катакомбы тянутся под целым Римом, и Бог знает, как далеко и в какую сторону мы зашли. Смит ухаживает за Кэт и непременно предложит brindisi[126] в ее честь. А она, бедная, задыхается в агонии голодной смерти – на сорок футов в земле под его ногами…» Кэт проснулась.