Встал на ноги и вижу – погреб. На полу стоит жестяная лампочка, возле нее разостлано рядно, а на этом рядне сидит на корточках человек и целит в меня из двухствольного ружья. Да чего там целит, когда между нами едва сажень расстояния, и ружье чуть не упирает мне в грудь! В кармане у меня был револьвер – отличный самовзвод. Но сунуть руку в карман, это – момент, направить дуло на разбойника – другой, а у него уж прицел сделан, и курки взведены, остается только палить при первом моем движении. Думаю: закричать разве? Ну хорошо, закричу я; а он сейчас же и ухлопает меня, да, взяв мой револьвер, получит в свое распоряжение еще шесть выстрелов: на всю мою команду хватит!.. Словом, как ни верть, все в черепочке смерть! Шабаш! умирать надо!

Все это, Ипполит Яковлевич, я обдумал до того быстро, что и сам не пойму, как такая орава мыслей поместилась у меня в голове зараз. Как только я увидел, что спасения нет, мне даже досадно стало, до злости горько: чего же еще Федька ломается, тянет время? Зачем не стреляет? А всего-то – понятное дело – много-много секунды две-три про-мелькнулось с тех пор, что я провалился в подкоп.

Чеченец молчит – я молчу. Ни молиться, ни просить, ни хоть обругать его, каналью, перед смертью – ни на что нет охоты. Так, одно только в уме: «Сейчас он меня пришибет! пришибет! пришибет!»

И вдруг, в это самое мгновение, что-то загудело над нами… Колокол! – стало быть, началась всенощная. У меня рука сама поднялась на крестное знаменье…

Смотрю на Чеченца, а у него вдруг как задрожат руки… Другой удар… третий… Я глазам не верю: побелел Федька, как полотно, губы трясутся, на глазах слезы…

– Христос, – шепчет, – Христос родился! – да с этим словом как швырнет ружье на пол!..

– Вяжи! – говорит.

А у меня револьвер, будто сам собою, очутился в руке, и Федька стал совсем в моей власти…

Андрей Иванович замолчал и задумался.

– Что ж? вы, конечно, арестовали его? – поинтересовался я.

Андрей Иванович встрепенулся и, как мне показалось, взглянул на меня с некоторым негодованием:

– Ну уж, Ипполит Яковлевич, – сказал он недовольным голосом, – каков я ни есть человек, а вы слишком низко понимаете обо мне… Как же так?! помилуйте!.. Человек мог меня пристрелить и помилосердовал, а я ему сейчас же и руки за лопатки?! Что греха таить! Было у меня такое первое намерение, чтобы броситься на Федьку, повалить и позвать своих молодцов. Но вижу, – стоит он и крестится, а слезы так и бегут по щекам; бормочет:

– Христос родился… а мы-то, мы-то, что делаем! Господи! в такой праздник чуть не убил человека!