В самом деле, в первые минуты Баляба не находил себя, сомневался: имеет ли он право отчитывать Ивана Дудника. Иван шофер, работает на колхозном самосвале. Он не подчинен Антону, но по временам, когда на стройке плотины особенно чувствуется нехватка машин, должен выезжать на стройку, об этом есть специальная договоренность с Дибровой.

Сегодня на Бердострое запарка. Идет залив бетона в заборные колодцы. Требуется беспрерывность подвозки раствора, а Иван не выехал. Это и взбесило Антона, перебороло всякие сомнения.

— Лежишь? Диван задом протираешь! — просипел Антон.

Иван поднялся не торопясь, сел, широко расставив ноги в белых исподниках, снял со стула пиджак, накинул на плечи. Пиджак из простого материала, в серую полоску, под стать Антоновым штанам. Иван мирно пригласил:

— Сидайте, Антон Охримович, в ногах правды нема.

Антон переступил порог комнаты.

— Чего це я буду сидать? Ты знаешь, что Берда не ждет?

— Шо ж я зроблю?

— Машина стоит?

— Стоить.

— А ее надо гонять в три скорости!

— Я никуда не годюся. Хворый весь. Геть усе тело разбито… Кто знает, что за напасть на меня налегла. То было ничего, а то — на́ тебе, як скрутило, як скрутило, думал, и до утра не дотяну. Жинка уже шо токо не робила. И отрубя парила да на лопатки прикладала, и хреном грудную часть растирала, и поясницу собачьей шкурой укутывала — все байдуже, ниякой допомоги не получилось. Зараз трошки отпустило…

Иван Денисович говорил, не глядя на Антона. Он низко наклонился, завязывая тесемки исподников, говорил тяжело, с одышкой. Похоже, и в самом деле хвор человек.

Баляба похаживал вдоль дивана, нетерпеливо одергивая себя за полы выгоревшего до рудоватых оттенков кителя.

— Сидайте, Антон Охримович. Чи на стуло, чи хоть рядочком со мною на диван.

— А бетон кто привезет?

— Я и сам не рад, что сел на самосвал. Шофер первого класса, а такое поганое место определили. Мне бы кататься на межрайонках, а то ходить и в еще большие рейсы, а я крутюся в навозе от речки до фермы, от каменоломни до бетономешалки.

Лицо Ивана казалось серым, высохшим. Вроде бы и не старый мужик, а мучной какой-то, густой сединой схвачен. Блеклые губы поджаты, брови напуском, кадык сильно заострен, то и дело беспокойно движется вверх-вниз под болезненно-сизоватой небритой кожей на горле. Ни дать ни взять — человек горькой судьбы. Антон заглянул в его глаза, полуприкрытые закисшими воспаленными веками, опустился рядом на стул с нелегким выдохом.

— Считаешь, я добыл себе хорошее место, да? Считаешь, пошел на стройку из-за своей выгоды?

— Я такого не казав.