Антон удивился:

— Я ж молчу!

— Вот и добре… — Погладил себя по вдруг захолодавшему кадыку, погмыкал пересохшим горлом. Заметно было, что человек все проходит заново. — Вот и добре… Не знаю, на який этаж нас подняли, токо бачу, стоит он у стола, глядит на нас, вроде бы усмехается, и вот так чубуком своей трубки ус трогает. У чоботах он, Антоша, брюки защитные в чоботы убраны. Гимнастерка на ем солдатская с накладными карманами.

— Мобыть, китель или тужурка? — вставил неуверенно Антон. Он много раз видел Сталина на портретах и в кинохронике, но не помнил, чтобы Сталин был в гимнастерке.

— Не-э-э, что ты, — Иван вскинул обе руки, словно защищаясь от удара, — ни в коем разе! Гимнастерка. Вот як зараз бачу… Подошли мы с матерью поближе — руку подал: сперва матери, Федосии Федоровне, после мне протянул. Я его как-то неловко поймал за пальцы, тряхнул через меру. Вижу, посмурнел он, но продолжает говорить приветливо: «Как доехали, Федосия Федоровна?» — «Слава богу, — каже маты, — благополучно добрались». — «Как вас дочь приняла?» — «Спасибо, — каже маты, — по-родственному, як следует». — «Выходит, все у вас отлично, Федосия Федоровна?» — подытожил Иосиф Виссарионович. «Не жалуюсь, товарищ Сталин, токо…» — «Что только?» — подбодрил ее Иосиф Виссарионович. «Погано, шо люди разное про нас балакают. И хату, мол, Дудникам новую поставили, и забором новым обгородили. И то им, и сё. А за яки гроши, пытают. И шо она, Полька, такое зробила, шоб ее так щедротами осыпали?.. Всякое говорят, товарищ Сталин». Расходилась моя маты, вроде бы она не в Москве, а в Новоспасовке. Вроде бы беседует не со Сталиным, а с головою сельрады Сухоручкой Пилипом Кондратовичем. Я даже забоялся. Ну, думаю, зараз Иосиф Виссарионович як грымне чоботом об пол, як скаже!.. А он нет, усмехнулся в рудые усы, погладил себя по груди и говорит: «Не бойтесь подобных разговоров, Федосия Федоровна, это обывательские разговоры. Они вызваны недоброжелательностью и завистью. Возможно, и враждебными настроениями. Считаю, государство по достоинству оценивает подвиги своих передовых людей, по достоинству их отмечает, платит им за их опасный, нелегкий труд. Живите спокойно в своей хате, она ваша, вами вполне заслужена». Опосля, чуешь, Антоша, обернулся он ко мне и пытае: «А вы, Иван Денисович, какую просьбу имеете?» — «Ниякой просьбы, товарищ Сталин, — отвечаю без запинки. — Усё хорошо, усё у меня есть». — «Кем вы работаете?» — «Разно, товарищ Сталин. И около скотины крутюся, и на поле. Где ж нам еще работать?» — «Так, хорошо, — сказал он, окидывая меня взглядом с ног до головы и как будто что-то на меня примеряя. — Ну, а кем бы вы хотели быть, Иван Денисович?» — «Шофером, товарищ Сталин. Давно ношу думку выучиться на шофера…» — Иван Денисович толкнул Балябу в бок. — Ты ж понимаешь, Антоша, в то время новые полуторки пришли в колхоз. Мне так захотелось полетать на них, что хоть плачь. А я ж неграмотный. Диброва на курсы не посылает. И такой случай — сам товарищ Сталин пытае: «Кем хочешь?» Як же тут не открыться! Показалось мне, что Сталин усмехнулся, посмотрел на меня жалеючи, еще и головой покачал. Положив мне руку на плечо, як малому дитю, каже: «Хорошо, товарищ Дудник, вы будете шофером!» Чуешь, Дудником назвал. Будто подчеркнул, что Полина Осипенко — это одно, а Иван Дудник — это совсем другое, и никакого между ними равенства и родства нету. Одной летать, другому — пыляку глотать! Это я, Антоша, погодя понял, что промашку дал. А тогда стоял перед товарищем Сталиным, як телок неразумный, только что не мекал по-телячьи. Надо было просить что-то большое, путное, глядишь, был бы уже сильно заметным. Поздно спохватился. — Иван Дудник вздохнул и совсем неожиданно закончил свое повествование: — А бетон возить кто же будет, Антон Охримович? Бачу, никто его за нас возить не станет! — Поднялся со старого, с высокой спинкой, дивана и начал неторопливо одеваться.