Антон понял: ему теперь следует молчать. Дудник уже завелся, как подогретый двигатель, теперь покатит.

— Опять же не угадаешь, что к добру, а что наоборот. Возьми, чуешь, мои глаза. Если бы в них не куриная слепота, я давно бы где-то земляных червей кормил, ей-право! Бывает, что болезнь не только губит, но и спасает человека. — Он снова поднял обе руки к глазам, протер их рукавами фуфайки. — Случилось такое в последнюю военную зиму. Охримович, чуешь?

Антон не ответил.

— Шли мы рейсом из Мелитополя на Бердянск, полуторки всяким товаром груженные. Двое нас на двух стареньких «газонах». До Инзовки добрались засветло… Может, чув про Инзовку — болгарское село?.. Засветло доехали. А дальше, говорю я, стоп. У меня куриная слепота. Я блукать в степи не хочу. На тот час поднялась метелица, завертело — белого свету не видать. Не поеду, говорю, и все. Дружок мой, що на передней полуторке шоферует, свою сторону тянет: шо тут припухать, говорит. Держись моей колеи — доедем благополучно. Нет, отвечаю, я ночью слепой, меня хоть голыми руками бери. Он обозлился: «Ну и пошел ты… Мне в Бердянск надо, — говорит, — а ты сиди в Инзовке». И покатил. А в степу с ним приключилось что — сказать страшно. Осела машина на правый борт: задние скаты спустили. Он решил их заменить, дело понятное. Достал домкрат, подладил его под ось, и как уж там не знаю взялся он за скаты, только получилось погано: домкрат из-под машины выскользнул, скаты опустились в колею, прижали мужику руку. Придавили кисть к земле — и ничем ее не освободить. Он и так, он и сяк — не поддается. Столкнуть машину с места не столкнешь: на тормоза поставлена. Выдернуть руку не выдернешь: машина груженая, придавила намертво. И выходит, что рука в капкан попала. Як железом ее стиснуло. Буран разыгрался, мороз трещит. В степу это не забава. Понял мужик, что конец ему. Ждать подмоги неоткуда, дорога глухая, да и кто по такой хуртовине отважится ехать. Я бы, может, подсобил, но у меня куриная болезнь, я у болгар ночую. Другой, может, кто бы подскочил, дак не знает же, что нужна допомога…

У Антона потухла цигарка, и сам он будто застывать начал, не ворохнется. Иван почмокал губами, повздыхал, продолжал:

— Хоть так, хоть так — все один конец. Чуешь, Антоша, начал он грызть свою руку зубами. Иначе, понял, ему не освободиться. Отгрыз у самой кисти. С холоду, с переляку, видать, боли не чувствовал человек. И шо ты думаешь — вызволился! Добыл свободу — и ну бежать. А куда? Никакого же здравого понятия в таком состоянии. Бежал-бежал, пока не выдохся до края. Хорошо, на жилье наткнулся… — Иван передохнул немного, повел рассказ к концу. — Зараз он у потребсоюзе работает не скажу кем, токо видел: там крутится. Культяпку ему расчленили на две половины, заживили по раздельности. Як у рака клешня получилась. Цигарку держит клешней лучше, чем здоровой рукой. И стакан берет… Хорошо, так обошлось. А мог бы и не брать больше стакана́. Бачишь, Антоша, яка наша работа?