— Плохо, совсем плохо. — Бабах тяжело вздохнул и жадно отхлебнул чай.

…«Газик», старенький, разбитый и забрызганный грязью чуть не до самого тента, тоже старого, седого, изъеденного солнцем, исхлестанного дождями и ветрами, трудился старательно и упорно. Под уклон он был резв до того, что, казалось, вот-вот взбрыкнет, а в гору тужился, кряхтел, но в конце концов благополучно добирался до вершины и там облегченно вздыхал.

Река ушла вправо, а слева открылась просторная долина. Ее пологие склоны редко утыканы мрачными серо-зелеными валунами, навечно вросшими в землю. Сегодня валуны напомнили почему-то Хвоеву айсберги, хотя море и айсберги он видел только в кино. Кое-где виднелись березы с лопнувшими почками и мелкий кустарник, подернутый легкой и прозрачной, точно дымка, зеленью.

— Владения Петра Фомича, — сказал шофер, не оглядываясь.

«Как он тут хозяйничает? — подумал Валерий Сергеевич. — Сводки говорят, что он ничего не изменил. Надои плачевные».

Внизу около дороги показался зеленый вагончик. От него тянулась, пересекая низину и уходя в гору, черная полоса, по которой упрямо карабкался вверх трактор с агрегатом сеялок и борон. Второй трактор с прицепленными сеялками и боронами замер в конце загонки. Рядом виднелись дрожки с железными бочками; тут же, прямо на земле, стояли прислоненные друг к другу мешки с семенами, а чуть в стороне паслись кони.

— Подверни-ка.

Валерий Сергеевич выбрался из машины, потоптался, разминая затекшие ноги. Безлюдье и тишина. Солнце греет, откуда-то сверху, из прозрачной синевы жаворонок вплетает серебряную нить звона в гул удаляющегося трактора. Пахнет прелью земли, молодой зеленью и еще чем-то бодро-хмельным и грустным.

— Это что же? Возможно, в вагончике есть кто? — Хвоев грузно встал на ступеньку, заглянул в распахнутую дверь.

На нарах сидели двое: один лет восемнадцати, курносый, в сдвинутой на затылок шапке с отвисшими, как вялые лопухи, ушами; второму, похоже, давно перевалило за тридцать. С неделю небритая рыжеватая борода забита грязью, в зубах — «козья ножка». Щурясь от едучего дыма самосада, он косится в карты.

Старший первым увидел Валерия Сергеевича и, ловко свернув веер карт в ладонь, спрятал руку под полу наброшенной на плечи фуфайки.

— Ходи, дядя Яков, давай ходи! — требовал паренек, но тут же повернулся к Хвоеву и растерянно заморгал.

— Это что же, товарищи? Такое горячее время, сев, а вы в карты?

— А что нам? У нас вон все стоит. Вот и режемся в дурака. Значит, я хожу? — Старший демонстративно шлепнул замасленной картой по еще более замасленным нарам. — Мы и сами бы рады… Какой интерес? За карты не платят.