Редактор не скрыл своего удивления; голова его чуть приподнялась, глаза смотрели пристально, не мигая. «Смеешься?» — спросил он неожиданно тихим голосом. «Нет, — сказал Травников. — Отчего же. Я ведь заявления еще не подавал. У меня идея была. Что, если в другое место перейти…» — Он не довершил фразу, только взмахнул рукой.

Редактор суетливо поправил полосу на конторке, сжал в кулаке толстый синий карандаш. «А, — сказал. — Идея… Понимаю. И я, что, Бобрик так и могу сказать?» — «Так и скажите: по причине ее предстоящего материнства».

Путаясь в двойных дверях, Травников выбрался в секретарскую. Быстро зашагал по коридору, ударяя рукой по стене в такт шагам. Надо же, как просто получилось. И не больно. Неясно только, как быть со счастьем, которое ждет тебя в другом месте — ждет-пождет да и перестанет.

В секретариате оттиск с бамовской статьей отправляли в типографию. Ни единой поправки, только подпись редактора одиноко красовалась внизу — тем самым подпись, толстым синим карандашом.

Брута в отделе не было. Явился посетитель — старичок в темных очках, вытащил из портфеля что-то пухлое, что-то переписанное на длинных, странных листах и стал канючить, чтобы прочли при нем, чтобы сказали, когда напечатают. Но Травников быстро отвадил: «Вы сколько это вот писали?» — «Три месяца». — «И хотите, чтоб я в пять минут уразумел? Не уважаете вы своего творчества, не уважаете!» Старичок тотчас улизнул, а следом опять бухнула дверь — Брут стремительно вошел, плюхнулся на место, задвигал ящиками стола, явно без цели, в раздражении. «А по какому это поводу, — спросил, не поднимая глаз, — твое сочинение лежит в машбюро? Мы что, теперь и спортом будем заниматься? Яхточки какие-то, буера…» Травников отозвался спокойно, тоже не глядя на Семена: «Это не о спорте. Это о войне». — «A-а… Но День Победы, похоже, прошел. Или впрок заготавливаешь? Чтобы начальство знало, какой ты хороший?»

Наконец их взгляды встретились, и Травников понял, что дело не в статье, которую он писал до рассвета и на которую Брут наткнулся в папке у машинисток. Он задирался, Семен искал ссоры и не знал, как начать. «Ну давай, выкладывай, — сказал Травников, все еще в упор глядя на Брута, и вдруг нашел в себе силы улыбнуться. — Чего там у тебя наболело? Опять в командировку охота?»

Семен стремительно, вопреки огромности своего тела, поднялся, с грохотом оттолкнул стул к стене. «Наболело?.. У меня? Шутить изволите! А то, что ты фуфло, Травников, поганое фуфло — это ты знаешь? Девчонке раз в жизни потрафило, должность выпала, а ты не даешь? Сдрейфил, одумался?.. Ну да, как же, тут к твоей мышиной возне привыкли, тут тебя даже хвалят за твои вымученные подвиги, а там, на новом месте, глядишь, обнаружишь свою бездарность! Так лучше здесь поплотнее окопаться, да? И чтобы другим дороги не было? Ну и подонок, какой же ты подонок, Травников!»