Вот какую он мину взорвал, вечно добродушный Семен Брутковский. А потом густая, противная тишина повисла в комнате. Травников нервно закачался на стуле. Так! Значит, это о Люсе. Значит, она здесь, в редакции, и главный вызвал ее следом — обрадовать положительным решением ее судьбы, а теперь она сидит где-нибудь в библиотеке, треплется с подружками, а Брут видел ее и все разузнал. Он, точно, не годится в завы, Брут, но репортер божьей милостью, ищейка, от него ничего не укроется. И за Люсину судьбу он мог искренне болеть, он всегда нежно к ней относился. Но откуда столько ненависти, откуда «вымученные подвиги», «бездарность»? Похоже, он был рад уходу начальника, рад возможным переменам под водительством Люсьены или кого другого, только бы расстаться с ним, Травниковым. «И, может, правда это — про мышиную возню? — подумал Травников. — Я ведь и сам так считал, выбирая будущее. Люсьена вот только возражала, а у нее тоже ведь есть в отделе право голоса; один голос из трех — ее».

Он вдруг ощутил, что за мыслями, в нервном своем качании упустил момент — ответить на неожиданно грубое нападение Семена. «Как всегда, — мелькнуло в мыслях, — как всегда, промедлил. А можно было сдачи дать этому выпивохе, самое время напомнить, сколько лет покрывал его прогулы».

«Ты изъясняешься в непозволительном тоне, Семен, — выдавил вслух с усилием, чувствуя боль от каждого произнесенного слова. — У тебя имелась масса возможностей сказать, что в отделе не так. Но ты молчал, и сейчас я не принимаю твоей критики. А что касается моего ухода, то я его затеял сам и сам решу, как мне дальше поступить».

Брута опять взорвало: «Са-а-ам? Ты сам решишь? Да когда ты это умел, начальник? Ты же типичный бобик! Пока не учтешь, как сто человек вокруг отреагируют на каждый твой вздох, с места не сдвинешься! Вон и с переходом своим — ни бэ, ни мэ… Будь хоть раз мужиком, Травников, иди скажи главному, что отказываешься в пользу Люсьены, иди!»

Травников медленно поднялся. Руки у него дрожали. «Замолчи! — крикнул. — Замолчи или я…» Брут плюхнулся на стул, язвительно засмеялся: «Ха! А что ты сделаешь? Что ты можешь мне сделать? — Нагло уставился на Травникова, навалившись огромным животом на стол, дрыгая ногой. — Так что, дрейфишь к главному? Остаешься? Ну так я, — объявил грозно и торжественно, — я тогда уйду! Посмотрим, как ты без моих командировочек обойдешься!»

Чистый лист бумаги лежал на столе, и Семен стремительно стал заполнять его своим красивым, Травников знал, будто бы летящим почерком. Заявление «по собственному желанию» адресовалось главному редактору, и Травников с наслаждением вывел внизу: «Не возражаю». Тут же, на Семеновом столе. Дверь за Брутом как-то примирительно, тише обычного, щелкнула, но он все же крикнул вдогонку: «Давай, давай!»