Она еще немного подумала, а потом скрылась в доме, больше ничего не сказав.

– Пьянь подзаборная, – сказала ей вслед девчонка.

– Манеры у тебя ни к черту, – сурово сказал Джим. – Так говорить о тех, кто старше и лучше тебя…

Девочка снова вытащила изо рта рыбу, уставилась на Джима, а потом разразилась потоком такой отборной, грязной, богатой, крутой и сочной лексики, какой Джим в жизни не слышал. Извержение длилось без перерыва и повторов добрых две с половиной минуты. В нем сам гость, его поведение, предки, одежда и склад ума крайне неблагоприятным образом сравнивались с различными частями его тела, тел других людей, тел некоторых животных, с ароматом испорченной и непригодной в пищу рыбы, с фурункулами, с кишечными ветрами и парой десятков других неприятных явлений природы. Джим был совершенно обезоружен, а такое случалось нечасто.

Он сунул руку в карман.

– Вот, – сказал он, протягивая ей шестипенсовик. – На. Ты прямо виртуоз. Никогда ничего подобного не встречал.

Она взяла монетку, и тут же отправилась в недолгий полет, окончившийся в грязи: Джим таки отвесил ей обещанного тумака.

– А вот соображать можно бы и получше, тупица. Пока!

В нескольких словах она объяснила, куда ему следует пойти и что там сделать, и добавила:

– А парня ты упустил. Он только что ушел. Она ему сказала, что ты тут. И кто после этого тупица?

Хохоча, как ведьма, и разбрызгивая помои, она убежала за угол дома.

Ругаясь на чем свет стоит, Джим ринулся в дом. Единственным источником света служила свеча, стоявшая на хлипком столике. Он схватил ее, заслонил пламя рукой и помчался вверх по узкой лестнице. Встретившие его ароматы не поддавались никакому описанию – даже силами его юной знакомой. И как разборчивый Маккиннон это выносил? Дом внутри представлял собой настоящий лабиринт. Какие-то рожи пялились на него из мрака: умудренные жизнью, будто старые крысы; грязные, зверские – все двери стояли нараспашку или вовсе отсутствовали. За рваными кусками дерюги скрывались целые семьи, по шесть, семь, восемь или больше человек – они спали, ели или просто валялись… если вообще были живы.

И никакого Маккиннона. Жуткая бабища, прижимая к груди бутылку джина, словно младенца, сидела на площадке, уже не способная шевелиться. Джим пробрался мимо нее в последнюю комнату – та оказалась пуста.

Бабища сипло захохотала.

– Куда он ушел? – рявкнул Джим.

– На улицу, – ответила она и засипела еще сильнее.

Джиму очень хотелось как следует ей наподдать. Но он молча протолкался обратно и выскочил из дома.

Во дворе было темно – темнее прежнего, потому что свечу он задул. В доме за его спиной все было тихо. Девчонка испарилась.