– Еще бы, – сказал он. – Фотографов. Ремесленников. Такие ходят через черный ход. Это за углом.

– Скажите-ка, когда сэр Фредерик Лейтон[15] писал портрет леди Уитэм, его вы тоже отправили к черному ходу?

Лакея начали одолевать дурные предчувствия.

– Нет, – осторожно ответил он.

– Вот моя карточка, – Чарльз с усталым видом извлек ее из кармана. – Будьте добры предупредить хозяина, что прибыли фотографические художники. И сделали это ровно в половине третьего, а сейчас… – он значительно посмотрел на золотые часы, – уже опаздывают. На целых пять минут.

Лакей бросил взгляд на карточку, судорожно сглотнул и уменьшился в росте дюйма на три, не меньше.

– О. Простите, сэр. Прошу вас, входите. Я немедленно сообщу его светлости о вашем своевременном прибытии, сэр. Сюда, сэр, соблаговолите…

Джим сделал надменную физиономию (это непросто, когда тебе подмигивает Чарльз) и вместе с Фредериком потащил вещи внутрь. Их провели в зимний сад. Пока мистер Протероу размещал оборудование и проверял свет, Фредерик и Джим устанавливали треногу и заряжали пластины. Снимки будут мокроколлодионные: для фотографий большого формата студии действовали по старинке: это требовало больше труда, зато хороший результат гарантирован. Чарльз тем временем обсуждал подробности мероприятия с лордом Уитэмом.

В зимнем саду было тепло: солнце едва светило, но благодаря паровым трубам воздух был плотным и влажным. Джим рассеянно промокнул лоб и поправил опору треноги. Краем глаза он заметил, как из-за угла показались мистер Беллман и леди Мэри, и поднял глаза им навстречу… Это подарило ему незабываемое ощущение: как будто в грудь прямо над сердцем ударили кувалдой.

Леди Мэри… Она была так совершенна, что он едва устоял на ногах. «Миловидная» – совершенно не то слово, и даже «красивая» не подошло бы. Джима подхватило, как лист – ураганом, и унесло прочь. Он внезапно, бесповоротно и окончательно влюбился. Это новое чувство проявилось и физически: у бедняги подогнулись колени, и пришлось напомнить себе, что нужно дышать. Той небольшой частью разума, что выжила после потрясения и была с грехом пополам способна рассуждать, он подумал: как вообще возможно, что этот Беллман стоит рядом с ней и преспокойно болтает?! Ведь ее рука покоится у него на локте, а для него это, кажется, ничего не значит! Леди Мэри была в чем-то белом, ее волосы были темными и блестящими… такие теплые щеки… и глаза, широкие и полные тумана. Джим чуть вслух не застонал!

Как во сне он встал, куда велел ему мистер Протероу, подал пластину Фредерику, убрал из кадра пальмовую ветвь, переставил бамбуковое кресло ближе к бассейну, подвинул и подпер белый экран, бросавший чуть больше отраженного света на затененную сторону ее лица… Все это время мысленно он страстно объяснялся с леди Мэри и с восторгом и блаженством слушал воображаемые ответы.