Шло заседание бюро большевистской ячейки Главных мастерских. Присутствовал здесь и начальник Управления охраны старого Ташкента Насредин Бабаджанов. Разговор шел о резервах. Надо было накопить ударную силу.

Манжара, улыбчивый человек с простецким лицом, размышлял вслух:

— Где бы нам еще наскрести штычков, а, други?

Бабаджанов погладил бородку, улыбнулся.

— На Казачку надо обратить внимание[24].

— А что — Казачка?

— Там батальон располагается. Поговорить с людьми надо.

— Это идея! — поддержал Михаил Максимович Зинкин. — Только ведь неизвестно, чем разговор кончится.

— А вдруг? — не унимался Насредин.

Зинкин посмотрел на узбекского друга веселыми глазами и решительно произнес:

— А!.. Была не была... Пойду в батальон.

— С охраной, надеюсь? — спросил Манжара.

— Нет. Охраны-то как раз и не надо. Она все равно не выстоит против батальона. Только разозлит людей. Я в одиночку. И даже без оружия.

...4-й стрелковый запасный батальон был построен на плацу. Командир его, бывший офицер Языков, зачитывал обращение «Временного комитета» — «К гражданам Туркестана». До Михаила Максимовича, вошедшего как раз на территорию батальона, донеслись слова, темпераментно выкрикиваемые комбатом Языковым: «Долой комиссаров!.. Советы без большевиков!.. Да здравствует Учредительное собрание!..»

Зинкин поспел к концу читки «Воззвания». Он услышал фамилии подписавших этот «документ»: главнокомандующий Осипов, полковник Руднев, Тишковский!

Зинкин подошел из-за спины комбата, вырвал из его рук листок. Языков опешил. Побагровел, спросил хрипло:

— Что это значит? Кто вы такой?

— Я послан к вам, товарищи, — обратился Зинкин к красноармейцам, — рабочими Главных железнодорожных мастерских. Я тоже рабочий, Зинкин моя фамилия. Возможно, кое-кто из вас меня знает.

Красноармейцы одобрительно зашумели.