Дождались Зубаира, пролезли втроем под проволокой и пошли. Солнце садилось. На лугу у реки стоял одинокий слон и кивал, как бы не глядя в нашу сторону, а когда приблизил его зумом камеры – казалось, он улыбался. Тихое, слегка взвинченное счастье, прикрытое спокойной сосредоточенностью на том, чтобы успеть поставить лагерь до темноты. Спиной к слону, но чувствуя его улыбку. Спиной к Тае, но чувствуя ее нервное состояние – и от присутствия этого слона, и от предстоящей ночи, не говоря об этом узоре нас троих. Спиной к Зубаиру, который, кажется, совсем скис, неумело мастеря свой отдельный шалаш.

Лагерь мы ставили под чудесным деревом махуйя, из цветов которого делают вино, ими же любит лакомиться полутораметровая малабарская белка. Пока Тая с Зубаиром разводили костер и готовили ужин, я соорудил царский шатер из зеленой солнцезащитной сетки, подоткнул и сшил подолы, снаружи повесил две лампы на солнечных батареях. И стемнело. Включил лампу, тут же налетела туча термитов, застя и свет, и все кругом. Выключил – стихло, исчезли.

Тая отказалась от ужина, ушла в шатер, легла. То еще настроение. Когда приближаешься к ней, чувствуется этот тоненький высоковольтный гул. Однажды в грозу, застигнутый в поле, я спрятался в трансформаторной будке и ночевал там. Вот этот же гул. И оголенные провода. А я совсем не электрик. Тая в шатре, мы с Зубаиром сидим у костра, по округе разбросаны черепа и кости обглоданных зверей. Когда расчищали место для лагеря от валежника, отбрасывали эти кости в сторону, Тая поглядывала, поднося дрова к костру, знаю я этот взгляд.

Вот и сбылась твоя жизнь, Серджи, ты там, куда мечтал попасть, и все так, как ты и хотел, невозможно, но вот же. И ни поделиться этой радостью, ни самому ее жить, такая растрава, все расползается в разные стороны. Лебедь, рак и щука. Лебедь в шатре. А Шахерезада-Зубаир сидит рядом и едва слышно бубнит себе под нос что-то дивно несуразное – о том, как случилось ему быть камердинером африканского короля, отправившегося на многодневную охоту с километровым обозом и полутора тысячами слуг. Видно, заговаривает себя и округу и попутно пытается уверить меня в своем лесном опыте, особенно после его недавних попыток развести костер. А на кого ж охотился король, спрашиваю. Он долго молча глядит в огонь и говорит: на зайца.

К середине ночи мы разошлись – Зубаир на четвереньках влез в свой кривобокий домик, а я лег в шатре с Таей, не рядом, на расстоянии. Чувствовал, что не спит. Верней, просыпается и засыпает. Лежал, смотрел сквозь сетку шатра на звезды, а потом тихо подошел пятнистый олень – читал. Стоял и читал неслыханное для него, глядя перед собой – шатер, нас, лежавших там, по слогам читал, вскрикивая на весь лес. А чуть поодаль, когда этот олень накричался и ушел, в наступившей тишине что-то произошло, и с предсмертным хрипом слег кабанчик.