Моп plus cher. Je te previendrai le jour de топ arrivée. Je prendrai l’avion. J’ai dit au revoir à ma mere. Elle a beaucoup pleuré. J’avoue que ça me faisait quelque chose. Bon. Paris est mortel sans toi. Je t’adore топ petit et je t’aime. Comme j’ai envie e te serrer très fort entre mes bras. Je t’embrasse. Toujours à toi. Ton Yves[63].

Вот так. Где-то включили радио. Начинался день. Эрик допил виски, разулся, ослабил пояс и растянулся на кровати рядом с Вивальдо. Голову он положил ему на грудь и заснул под защитой этого утеса.

Ида сказала шоферу такси:

– В центр, пожалуйста, к «Маленькому Раю», – и повернулась с покаянной улыбкой к Кэсс.

– Их вечер, – сказала она, указывая на оставшихся позади Эрика и Вивальдо, – только начинается. И мой – тоже, хотя таким интересным он не будет.

– Мне казалось, ты едешь домой, – удивилась Кэсс.

– Вовсе нет. Мне надо кое с кем повидаться, – Ида задумчиво изучала свои ногти, потом подняла глаза на Кэсс. – Вивальдо ничего нельзя объяснить, поэтому ты тоже помалкивай. Он приходит в страшное возбуждение, когда попадает в среду музыкантов. Я его не виню. Но их – тоже. Я понимаю, что они чувствуют, и не хочу, чтобы они выплескивали это на Вивальдо – ему и так несладко.

Помолчав, она тихо прибавила:

– Как и мне.

Кэсс от удивления не могла вымолвить ни слова. Ей никогда не приходило в голову, что они с Идой могут подружиться, она уже давно пришла к выводу, что Ида не любит ее и не доверяет ей. Но сейчас та была совсем другой. В ее голосе звучали неподдельное одиночество и боль.

– Может, заскочишь туда со мной на пару минут? – попросила она, теребя колечко.

Мне будет там неуютно, подумала Кэсс, а если ты должна встретиться там с кем-то, какой толк в моем присутствии? Но она инстинктивно поняла, что говорить этого не следует: Иде позарез нужно потолковать с женщиной, пусть даже с белой женщиной – хоть несколько минут.

– О’кей, – согласилась она, – но только на одну рюмочку. Мне пора домой к Ричарду. – Последняя фраза заставила обеих расхохотаться. Пожалуй, впервые они вот так искренне смеялись наедине друг с другом, и Кэсс догадалась, что отношение Иды к ней изменилось к лучшему, когда она узнала о ее супружеской неверности. Наверное, в глазах Иды теперь, когда добродетель Кэсс была под сомнением, а положение шатким, она выглядела женщиной, с которой можно не соблюдать дистанцию. Этот внезапный заливистый смех слегка отдавал шантажом. Теперь Ида могла держаться с Кэсс свободнее, ведь общественное мнение, выйди правда наружу, судило бы Кэсс более строго, чем Иду. Ида не была белой, не была женой и матерью. Грехи Иды сочли бы простительными, в то время как поведению Кэсс оправдания в глазах света не было.