– Мисс Скотт, – сказал Эллис, – тратит изрядное количество времени, разыгрывая из себя официантку. Никогда даже близко не подходите к ее ресторану, да я вам и не скажу, где он, потому что нет на свете хуже официантки. Зато она великолепна в другом. Она замечательно поет. Вы о ней еще услышите. – Он одобрительно похлопал Иду по руке, задержав ее ненадолго в своей. – Может, попросим ребят из оркестра разрешить ей спеть пару песен для нас.

– Пожалуйста, не надо. Я не так одета. Кэсс приехала ко мне на работу, и мы отправились сюда в чем попало.

Эллис оглядел гостей:

– Кого-нибудь не устраивает платье мисс Скотт?

– Да все в порядке! – сказала миссис Бэрри, оттопыривая нижнюю губу, дама вспотела и дышала тяжело. – Она просто обворожительна.

– Если мужское слово чего-нибудь стоит, – проговорил мистер Нэш, – я посоветовал бы мисс Скотт никогда не озадачивать свою хорошенькую головку вопросом, чего бы надеть. Есть женщины, которые выглядят хорошо даже без… думаю, мне не стоит продолжать в присутствии моей жены, – и он оглушительно и добродушно захохотал, почти полностью заглушив музыку.

А вот жена его совсем не выглядела довольной.

– Потом, – продолжала упираться Ида, – у них есть певица, и ей это может не понравиться. Мне бы не понравилось.

– Хорошо. Посмотрим. – И Эллис снова взял ее за руку.

– Я предпочла бы не петь.

– Посмотрим. О’кей?

– Хорошо, – согласилась Ида и отняла руку. – Посмотрим.

Официант принес им выпивку. Кэсс осмотрелась. На эстраде никого не было, оркестранты устроили себе перекур, но несколько пар все же танцевали, довольствуясь музыкальным автоматом. Она обратила внимание на рослого смуглого юношу, который танцевал с высокой и более темнокожей девушкой. Они двигались исключительно слаженно, и эта согласованность движений, казалось, достигалась ими без особых усилий; иногда они почти сливались в единое целое, иногда расходились на большое расстояние, но, действуя в унисон, их тела всегда предельно чутко реагировали друг на друга. Лица их хранили бесстрастное выражение. Только глаза порой посылали немые сигналы, предупреждая о каком-нибудь неожиданном приеме. Со стороны эта импровизация выглядела такой простой, несложной – они следовали за музыкой, которая, казалось, следовала за ними, но Кэсс знала, что никогда не сможет так танцевать, никогда. Никогда? Она посмотрела на девушку, потом на юношу. Во многом это чувство предельной раскованности возникало из-за того, что вел бесспорно юноша, а девушка чутко следовала за ним, но это было только внешним впечатлением – на самом деле воля девушки нисколько не подавлялась, и она, не колеблясь, отвечала подчеркнуто независимо и индивидуально на самое рискованное эротическое движение партнера. Да, то, что казалось на первый взгляд таким простым и несложным, было, если вглядеться попристальнее, вовсе не простым, а, напротив, чрезвычайно трудным, изысканным, шокирующим и исполненным подтекста. Даже она, Кэсс, следившая за ними с такой завистью (сначала за девушкой, потом – за юношей), почувствовала некоторую неловкость, но они, выделывая все эти штуки при ярком освещении на сверкающем паркете, были совершенно невозмутимы. Почему, по какой причине она никогда не сможет танцевать, как они?