— Примета верная, парень, — вмешался красноармеец. — Жить тебе сто лет! Ну, похромали потихоньку, подвода едет!

— Опять ты, Райков? — сказал санитар.

— Он самый, — красноармеец подождал, пока санитары укладывали в сани Бурлака. — Ну, а теперь я рядышком.

— Сверни на прощанье, может, больше не свидимся, — попросил Киреев.

Руки у Крылова дрожали, он рассыпал махорку.

— Опять ты из-за меня остался. — Бурлак открыл глаза.

— Выздоравливай, Федь. Я тебе домой напишу, попрошу, чтобы тебе переслали.

Бурлак слабо пожал ему руку.

— Виноват я перед тобой. Невезучий я.

— Не надо, Федя.

Ездовой развернул лошадь в обратную сторону.

— Но-о! Уснула!..

Крылов стоял на месте и смотрел, как исчезала из вида последняя ниточка, связывающая его с партизанами, со Старой Будой.

Потом он бежал назад, и дорога казалась ему бесконечно длинной.

Партизан в селе не было. Дымилась кухня, связист разматывал катушку, догорала изба, около которой безмолвно стояли старуха, мальчик и девочка.

— Мамаш, куда партизаны поехали? Слышишь, мамаш, партизан не видела, а?

Старуха что-то пробормотала, он махнул рукой и поспешил дальше.

— Товарищ майор, не скажете, куда уехали партизаны?

— А ты почему отстал?

— Раненого отвозил. Не знаете?