Пять, десять, пятнадцать шагов… Удастся ли дойти до перекрестка? Удалось. Уже виден берег Клязьмы. Нетерпеливая радость влекла его дальше. Вот и Клязьма. Дошел!

Он присел на заснеженную скамью, закурил. Денек-то какой! В небе кружили голуби, с горок на лыжах скатывались мальчишки.

— Дядь, сколько время? — спросил раскрасневшийся на морозе паренек.

Седой сказал, и мальчишка заторопился по улице. «Он не заметил, что я без ног! — подумал Седой. Култышки у него отдохнули, он пошел назад. — А ведь мне теперь можно и в институт!..»

Путь домой показался ему вдвое короче.

— Мама, давай обедать. Проголодался.

Ему хотелось сейчас есть, как в лучшие дни, — в Раменском.

* * *

У Феди Бурлака дни тоже были долгие. Без дела, конечно, не сидел, но мелкая работа радости ему не приносила. Хворосту нарубить, накормить кур, овец и поросенка — для него это почти ничего. Пробовал поднимать что потяжелее, да бросил: живот отзывался тупой болью, будто предупреждая: «Не твое это теперь, Федор, дело». Возможно, все еще наладится, а пока приходилось быть на иждивении женщин: инвалидская пенсия невелика, а тут и купить кое-что надо, и в город, к врачу, поехать надо. Трудные это были поездки, после каждой отлеживался в постели — дорога-то тряская. В конце концов махнул на них рукой: обойдется, проку все равно никакого.

Матрена сама лечила его травами да кореньями, эта наука досталась ей от покойной бабки. Та каждой былинке цену знала — какая от падучей, какая для сна, для сердца или еще для чего. Переняла у нее Матрена, что могла, и теперь Федя пил настои и отвары — то легкие, незаметные, то густые, с горчиной. Одного желал: поправиться, других мыслей у него и не было. Война, раны и болезни ничуть не повлияли на счастливый Федин характер. Радовался, что жив, что вернулся домой, что рядом Матрена и Нюра. Ему с ними было хорошо, и им около него тоже было хорошо.

Незаметно вошла Нюра в Федину жизнь. Ходила за ним, когда он был совсем плох, возила его в город, в больницу. Каждую Федину мысль угадывала, любую его заботу принимала к сердцу. Стала нужна и ему, и Матрене, к которой относилась, как к матери. Осенью помогла им убрать с огорода картофель. Посудачили о Нюре в деревне да перестали: всех покорила добротой и открытостью. До нового года жила дома, потом переехала к Феде. Все в нем радовало ее, а пуще всего — что силы понемногу возвращались к нему.

* * *

Доволен был уходящим годом Паша Карасев. Служба оказалась необременительной. Она позволяла ему читать книги, ходить в кино, играть в шахматы и даже бывать в Покровке.