Рая Павлова стала студенткой и теперь часто виделась с Левкой Грошовым. Она все еще держала его на расстоянии от себя и с удовлетворением отмечала, что этот самоуверенный ловелас был у нее в руках. Миша Петров подумывал об университете: война, по-видимому, скоро кончится, дома все благополучно. Мать выздоровела и собиралась устроиться на работу. Осенью Петровы обеспечили себя овощами, и Мише уже незачем было подрабатывать на товарной станции.

У Крыловых он уже давно не был: неудобно как-то стало, да и люди что подумают.

Не жаловался на свою судьбу лейтенант Пятериков: и за Уралом ему жилось неплохо, и на фронте отлично устроился — в вещевом отделе дивизии.

А Саша Лагин опять встречал новый год на госпитальной койке. В минувшем году Саша работал на износ — зато он мог сказать, что в победах на фронте была и его личная доля.

В том же госпитале лежала Лида Суслина. Знаменитый армейский хирург Леонтий Леонтьевич Набойко в последний момент вырвал ее молодую жизнь из когтей смерти, но о возвращении в полк Лиде уже и нечего было думать.

А война продолжалась. Без отдыха шел своим солдатским путем Женя Крылов. Его неразлучными спутниками были свист пуль, минное пение и снарядный вой. Какие царапины и раны оставят они в его душе? Он находился в глубокой изоляции от нормальной жизни, его окружали лишь воронки и окопы. Пригодится ли когда-нибудь ему этот страшный опыт?

Женя Крылов шагал к той последней черте, за которой смолкнут орудия. Этим и жил.

* * *

А новогоднюю ночь сорокапятчики все-таки прокараулили. Она затерялась в фронтовых буднях, и когда взвод расположился на окраине какого-то безлюдного хутора, они узнали, что шел январь тысяча девятьсот сорок четвертого года.

Их огневая была не похожа на прежние: орудие поставили в воротах сарая, покрытого полусгнившей соломой. Местами сквозь решетку жердей можно было видеть облака, молочную белизну неба, а ночью — звезды. Блиндаж соорудили внутри сарая, костер жгли тут же: стены и маскировали их, и защищали от ветра. Впереди бугрилось поле, на котором не было никого. Где пехота и где немцы, никто не знал.

Здесь простояли дней десять, изолированные от внешнего мира. Лишь изредка на хутор забредал какой-нибудь ездовой, разыскивая для лошадей корм, — мелькнет, и опять пусто у изб, будто все здесь вымерли. Но тишине сорокапятчики не доверяли: здесь была тихая передовая, и неизвестность угнетала их.

А тем временем в сарае устанавливался свой быт.

Утром главное событие — завтрак. Заметив носильщика с ведром и котелком, часовой оповещал: