Короткий январский день пролетал незаметно. Кто-нибудь из сорокапятчиков отсыпался в блиндаже, другие бодрствовали у костра: пилили и кололи дрова, натаивали в ведре снег, но чаще всего морили вшей.

Для этого выворачивали наизнанку нательные рубахи и, держа их обеими руками, подносили к огню, следя при этом за тем, чтобы не загорелись. От жары вши вздувались и лопались.

Вши, о которых стыдливо-патриотично умалчивали многочисленные авторы военной и послевоенной поры, сопутствовали солдатам на всех фронтовых дорогах, а во время коротких передышек на войне составляли одну из существенных забот ротных старшин и полковых медиков. Вши на войне были так же естественны, как свист пуль и минное пение…

К вечеру сорокапятчики опять собирались вокруг ведра: ели два раза в сутки. Потом наступала ночь, у орудия бодрствовал часовой, остальные засыпали на соломе в блиндаже. Бессонница никого не мучила: и январские ночи казались им недолгими.

* * *

Война полна контрастов: оставив тихий хуторок, сорокапятчики заснеженными дорогами вышли на опушку иссеченного снарядами леса. Немцы будто задались целью снести здесь с лица земли не только людей, но и деревья.

Пехота сменила какую-то другую пехоту, которую, в свою очередь, передвинули на новый участок. Длительное пребывание на одном и том же месте угнетающе действовало на солдат. Следуя на новую позицию, они получали временную передышку, выходили из зоны поражения винтовочно-пулеметным и минометным огнем. Тогда обыкновенная полевая дорога, по которой можно было идти в полный рост, воспринималась ими как надежда на жизнь.

Сорокапятчики не жалели, что покинули хуторок: там их угнетала неизвестность и отсутствие пехотного прикрытия. Теперь они поставили орудие впритык к пехотной траншее около готового блиндажа — пресса неизвестности больше не было. Но появился другой пресс: ожидание артналета. Время от времени немцы обрушивали на опушку леса десятки снарядов, после чего замолкали на неопределенный срок.

Ночами пехоту здесь беспокоил методический обстрел. Через равные промежутки времени доносился хлопок, и вслед за ним на опушке разрывался снаряд. Это длилось часами, иногда всю ночь, а ночные разрывы звучали зловеще. Угнетала сама методичность. Крылову казалось, что очередной снаряд искал именно его.

Такой обстрел начинался вечером, когда передовая затихала, а солдаты ужинали и укладывались спать. Но едва они успевали привыкнуть к тишине, с воем прилетал снаряд. Крылов смотрел на часы, определял временной интервал: следующий снаряд разрывался через пятнадцать минут. Пауза не ослабляла воздействия методического огня: срабатывал эффект неожиданности. Тишина, наступавшая после разрыва, внушала ложную надежду на единичность, случайность орудийного выстрела. Но четверть часа тишины на передовой пролетала незаметно и казалась чем угодно, только не четвертью часа, поэтому новый разрыв был всегда неожидан, всегда «не вовремя». Этот беспокоящий огонь держал в напряжении передовую, когда людям необходима была психологическая разрядка.