– Чи-и-ви-и-из-ви-и-из!

То был зяблик.

– Тинк-тинк-тинк-и-чинк! – откликнулась малиновка из живой изгороди.

– Чак-чак-чак! – защелкала белка над самой головой Батшебы.

– Ра-та-та, рам-там-там! – пропел крестьянский паренек, шедший по дороге.

Когда он приблизился, фермерше показалось, что это один из ее работников. Знакомому голосу вторил тяжелый топот, и, раздвинув перед собою листья папоротника, Батшеба увидала в тусклом свете нарождающегося дня своих лошадей. Животные остановились возле пруда по другую сторону дороги. Поднимая брызги, они вошли в воду и стали пить, время от времени вскидывая морды и роняя с губ нити серебрящихся капель. Утолив жажду, лошади вышли так же порывисто, как вошли, и повернули обратно, к ферме.

Батшеба поглядела вокруг. Заря только занималась. В сравнении со свежим воздухом и холодными красками раннего часа, собственные ночные мысли и поступки казались Батшебе порождением горячечного бреда. Только теперь она заметила у себя на платье и на волосах желтые и оранжевые листья, упавшие с дерева в часы ее полусна. Отряхиваясь, Батшеба потревожила те листы, что уже лежали на земле, и они разлетелись, «как перед чародеем привиденья»[59].

На востоке облака расступились, и сквозь открывшуюся брешь сочился свет еще не взошедшего солнца. У ног Батшебы желтели роскошные перистые лапы папоротника. Она стояла на вершине небольшого холма, у подножья которого лежала болотистая низина, усеянная грибами. Над низиной висел полупрозрачный утренний туман – пышный серебристый занавес, напитанный солнечным светом. Живая изгородь за болотом едва виднелась, скрытая лучезарной дымкой. Вокруг буйствовали заросли осоки, кое-где виднелись цветки касатника. Травинки, словно лезвия кос, сверкали на солнце. И в то же время болото выглядело зловещим. Его влажная ядовитая корка словно испаряла в сгущенном виде все то зло, что было на земле и таилось под землей. Поганки всевозможных форм торчали из гнилых листьев и пней, являя равнодушному взгляду Батшебы то липкие шляпки, то уродливые поры. Одни грибы были красными, как кровь, другие желтыми, как шафран, третьи стояли на тонких длинных ножках, напоминавших макароны, четвертые походили на темно-коричневые кожистые наросты. Эта низина казалась рассадником чумы, притаившейся по соседству с человеческим жильем, где господствовали удобство и здоровье. Батшеба содрогнулась при мысли о том, что провела ночь вблизи столь безрадостного места.

Снова послышался шум шагов. Батшеба, чьи нервы были еще напряжены, опять спряталась, чтобы идущий ее не увидел. По дороге шел мальчишка-школьник. На плече он нес узелок с завтраком, а в руке книгу. У ворот он остановился и, не поднимая глаз от дороги, забормотал достаточно громко, чтобы Батшеба могла разобрать слова: