Впрочем, если кто-то из однокурсников запротестует: «Да ничего подобного! Полонский всегда был сочинитель!», я замкнусь в убеждении, что на самом деле стенка была между всем этим «шелкокрутильным» и пахнущим духами девичником — и мною одним. Между прочим: в девятом и десятом классах не наблюдалось со мной ничего похожего; да я семьдесят процентов времени проводил в школе с девчонками! Что же на курсе-то поехало не туда?

Мне понравилась одна девочка в первые же дни. Но она была одна такая — и оказалось, что я уже опаздываю безнадежно: состоял при ней некто Михаил Чернышев (и когда успел, спрашивается?); он бдительно вскидывал голову, когда я рассматривал Милочку Корнилову дольше минуты. И тогда я предпочел нашему «шелкокрутильному» курсу общество поэтов.

Лучшие из них были парни с других курсов. Олег Чухонцев был тоже с филфака, но на курс старше меня. Володя Войнович учился на историческом, писал стихи и песни, зарабатывал на радио, в передаче «С добрым утром!». Еще были Юра Энтин, Игорь Дуэль — сейчас известные литераторы, члены СП, — впрочем, наличие или отсутствие этой официальной писательской корочки перестало играть роль в наши дни. Играет роль только имя. И вам легко признать (если мало-мальски интересует вас изящная словесность): Чухонцев? Войнович? О да, это имена!

А тогда они были ребята с жилищными и материальными проблемами, но и с готовностью наплевать на эти проблемы — ради роскоши нашего общения, ради экзотического зрелища или просто трех бутылок пива… У каждого имелся блокнот с тремя стишками, одобренными в нашем кругу, и двумя десятками — полуодобренными, оцененными неуверенно, кисло-сладко…

Жизненным опытом из нас выделялся Войнович: тут и колхозные телята, которых он пас, и четыре года армии, и сколько-то налетанных часов за штурвалом самолета, и дислокация в Польше, и фабрично-заводские профессии, и даже публикация в «Правде» со стихотворением «Комсомольский значок»! (Но, кажется, он уже и тогда этого стеснялся.)

Такая опытность не разгоняла страхов — перед так называемым Просвещенным Вкусом Знатоков, перед «Гамбургским счетом» (который, как выяснилось, удаляется от тебя по мере приближения к нему — как коммунизм). Особенно остро предчувствовал хмурую власть этого вкуса и этого счета Олег. И готовился. Имел стойкость не торопиться со сбором своего винограда: кисловат пока, зеленоват… Он долго мусолил стихотворение, прежде чем дать его хотя бы в нашу многотиражку…

Это надо видеть — как начинает поэт. Я имею в виду — призванный… и здесь просьба не допустить опечатки: надо от корня «ЗВАН», а не «ЗНАН»! Вполне признанных, которых, однако, «Бог не звал», — их пруд пруди было еще семь лет назад! Так вот, кто не видел, как ищет слова и как со словом борется поэт, тому можно графоманствовать вольно и сладко: нет духовной иерархии внутри. Ахматова и, допустим, Сергей Островой — оба поэты, а тогда можно полагать, что и «аз грешный» ничем не хуже. «Не стоит так обольщаться!» — попробую я такого автора остеречь, но, конечно же, не сумею. Где, где проходит водораздел? По количеству вариантов у настоящего поэта? По его фактическому отсутствию во множестве мест, где он был и оставлял отпечатки пальцев и разговаривал даже? Не догадаться, где он в те часы на самом деле… Нет, все это сбивчиво, неясно, а главное — не здесь проходит граница. Ни один внешний признак не помогает. Только сами стихи. Только они…