Вот разве что сочинения «чистых» романтиков и творцов законченных «систем» брать с собою не стоит. И еще — профессиональных политиков труды. Если же вы не хотите с ними расстаться, значит вы едете не в ту сторону.

2

2

Ах, эта самоуверенность моего друга, эта запальчивая категоричность тех постулатов, которые он вывел сам! Никогда не забуду его единоборства с Хемингуэем. Рискуя быть придавленным его авторитетом, этой тяжеленной плитой, которую подпирали в то время все интеллигенты СССР, мой друг одиноко и мужественно не любил Хэмингуэя. Впрочем, не книги его — не мог он не ощущать силы «Фиесты» или «Старика и моря», — а не любил культа этого, моды этой. И расстреливал эту мишень не из главного калибра, а дробью юмора, иронии, подначки. Чтобы чувствительно было не самому бородачу, никогда о том не узнавшему, а нашим литературным мальчикам, охмуренным «мускулатурой стиля» и теорией «айсберга».

— Неохота мне нырять, — говорил мой друг, — и ощупывать подводную часть этого «айсберга»! Это отнимает кучу времени, и потом, я не так хорошо плаваю…

И открывалась «Капитанская дочка», чтобы засвидетельствовать: глубины там никак не меньше, с лаконизмом ничуть не хуже… А что лучше тебе, читатель, — когда жемчуг прямо в тексте или когда принуждают нырять за ним, ничего не гарантируя? А если жаждешь все-таки «погружения», возьми вот чеховского «Архиерея», или «Дом с мезонином», или «Врагов» — ведь обратно не вынырнешь!

Подтекст — любил и уважал, стало быть. А от «теории айсберга» оставлял рожки да ножки. Как же так? Я запутаюсь, если рискну сейчас растолковывать это противоречие… На объективную, впрочем, правоту в искусстве, всех одинаково устраивающую, он не претендовал; старался заразить правотой субъективной, факультативной, для чужих необязательной — и преуспевал в этом!

Такие вел мой друг семинары у себя на Красносельской улице, в однокомнатной квартире, где ЖЭК приветствовал его грубо крашенным красным полом.

Изыскания стилистические были на этих семинарах подсобны: важнее было понять и договориться — кто и почему великий для России писатель. Не заморочила ли себя интеллигенция, повесившая в каждом доме в красном углу портрет бородача в грубом свитере? Бородач был тогда жив и строго следил за тем, чтобы боевых быков резали «не как-нибудь, а в строгих правилах искусства». Немыслимая все-таки забота для великого по российским меркам писателя, ей-же-ей! Слишком многострадальная страна.

Если б к тому времени явился уже «Иван Денисович», тут и спорить было бы не о чем. Но он еще не вышел из рязанского своего укрытия; в тот год старшеклассники одной из тамошних школ еще узнавали от его автора астрономию. И никто из них не догадывался, какие новые звезды их учитель властен зажечь, а какие потушить старается, показывая миру, что свет их — лживый и кровожадный…