Улыбаясь, он сопротивлялся слегка, но она, хохоча, ломала его, они упали на плащ, продолжая бороться, — внезапно она с силой обняла его одной рукой за шею, схватила губами его рот, застыла, дрожа, а свободной рукой шарила по его телу, нетерпеливо дергая одежду и пуговицы.

Потом они бессильно лежали на плаще, молчали и не двигались. Пахло сухим сеном, увядшими листьями, хвоей, сквозь треугольный лаз неярко падал свет. В шалаше было уютно, тихо и сухо, какой-то жучок едва слышно скребся под сеном в изголовье.

— Чей это шалаш? — спросил Вербин.

— Рыбаки сложили. Да ты не бойся, никто сюда не придет. Они редко ходят, да и то в ночь.

— Я не боюсь, — ответил Вербин.

Лежа на спине, Варвара нашарила на плаще его руку и сплела свои и его пальцы.

— Видишь, а ты говорил — не гожусь. Не зря я тебя присушила, такое добро пропадало. — Она привалилась к нему, забросила на него ногу, легла на бок и, приподнявшись на локте, заглянула Вербину в лицо. — Сладко-то как… А ты упирался, дурачок…

— Варя, а как присушила? — спросил Вербин.

— Обычно, — улыбнулась она. — Грех на душу взяла. Да тебе об этом знать не следует.

— Ты думаешь, помогло?

— Помогло не помогло, а ты мой.

— Из-за этого?

Она засмеялась.

— Сам плох — не даст и бог; сам хорош — даст и бог. Не знаю, из-за этого или нет, а так-то оно вернее. Вот ты все один ходил стороной, а нынче мы в шалаше лежим. То я случаем тебя издали угляжу, ненароком, а то оказия какая… Думаешь, сладко глаза проглядеть да все украдкой?

«Вот оно что, — подумал Вербин, — а я ломал голову».

— Как же ты умеешь так в лесу скрываться? — спросил он.

— Ой, что ты! Я в лес одна не хожу. Боюсь. Это ты у нас смелый, один по лесу да по болоту шастаешь. Нет, я тебя в деревне высматривала да вокруг.

«Как же так? — подумал он с недоумением. — Неужели еще кто-то?»

— Может, так бы оно и тянулось, не возьми я греха на душу, — сказала Варвара. — Я и не таюсь, сама призналась: присушила.

— Неужели ты в это веришь?