— Лешенька, не нам судить. Сбылось, ну и славно. Есть у нас три брата: авось, небось да как-нибудь. Помогут — исполнится. Ты не думай об том, не заботься, дел у нас с тобой много. — Она засмеялась, поцеловала его, обняла и сжала так, что стало трудно дышать. — Ты люби меня, а другое все — трын-трава.

Она снова его позвала, сама заторопилась навстречу, он пошел на зов, и они встретились, но не очертя голову и впопыхах, как в первый раз, а спокойнее и как бы отдавая себе отчет в том, что делают, — она звала, он шел, дыхание у них стало общим, одно на двоих, да у Варвары иногда прорывался несдержанный стон.

Густые заросли ольхи, таволги и ракиты окружали маленькую поляну и укромный шалаш, над которым низко нависали ветки, — за подлеском стеной поднимался старый глухой лес; шалаш стоял у подножья высоких деревьев — стройных осин, покрытых зеленоватой, испускающей горький запах корой, веселых гладкоствольных кленов с тугими пружинистыми ветками, огромных берез, мощных елей и сосен. Великан лес, полный внятной, одушевленной силы, стоял над маленьким шалашом и молча наблюдал за тем, что происходит у его ног.

4. Домой Вербин вернулся поздним вечером. Было светло, и казалось странным, что деревня спит. Но движок в сарае на околице не стучал, свет был отключен. И все же, несмотря на поздний час, Вербин в доме нашел застолье: при свете керосиновой лампы Родионов и баба Стеша сидели друг против друга за столом, на котором стояли водка и еда.

— Полуношничаем, — сказала хозяйка. — Однако ты поздно, батюшка, я уже в беспокойстве была.

— Присаживайтесь, — Родионов показал на место возле стола. — Сегодня у нас поминальная. Двадцать второе июня.

— Мужа мово убили, — объяснила хозяйка.

— В первый день? — спросил Вербин. Хозяйка кивнула.

— Его перед этим на учебу послали. На месяц, сказали.

Родионов налил Вербину водки:

— На помин души.

Они не чокались, выпили и долго молчали.

— Ты ешь, батюшка, ешь, небось оголодал за день, — сказала баба Стеша. — Хозяин мой любил поесть, работал тяжело.

— Здесь? — спросил Вербин.

— Здесь, где ж еще. Живицу собирал, лес рубил, всяку работу делал. Мы перед войной поженились, неделю прожили. Я-то сама немолодая была, и он вдовый был, ребятишек троих имел. Его убили, они на мне и остались. Все говорили: «Отдай в приют, чужие», — да жалко было в сиротство отпускать. Вместе и бедовали. Иной раз так худо было, не подниму, думаю. А в конце войны сестра померла, у нее дочка была. Я тоже взяла, где трое, там и четверо. Крапиву ели, жмых… У нас места не больно родючие, хлеб — лебеда одна. Травами спасались. Корень иван-чая высушу, истолку, лепешек напеку, ребятишки кислицу ели, заячью капусту. Да что мы, все так жили. Ничего, переможились.