Терапевт: И ваши дети никогда бы не отощали, не так ли?

Лорейн (как Элис): Нет, никогда. Моя Лорейн была худенькой, когда была совсем крошкой. Мне было так стыдно. Я пошла с ней к врачу, и думала, что доктор подумает, что я ее не кормлю.

Терапевт: Да. Что она как бы такая худая, что кто-то подумает, что ее мать - пьяница, да?

Всегда только предлагая возможные параллели, никогда не настаивая на них, терапевт здесь связала потребность Лорейн/Элис отличаться от своих родителей и проблемы Лорейн с весом. Это еще один неявный намек на тот вред, который мог возникнуть в результате того, как Элис справлялась со своими чувствами. И на заднем плане, как мрачная, далекая тема симфонии, присутствует запретная тема стыда Элис за свое происхождение. Тем не менее Лорейн/ Элис снова защищается. Это одна из тем, которую она определенно не готова обсуждать.

Лорейн (как Элис): Думаю, да; ну, никто бы не подумал, что я пьяница; я была очень хорошо одета, я очень следила за собой, шила себе одежду, и... всегда была опрятной.

Терапевт: Ага. И какое у вас было чувство, когда ваши дети получали эти чудесные рождественские подарки, любые игрушки, которые они только могли себе представить, и прекрасные пасхальные корзинки? И вы видели своих детей со всем этим... что происходило в вашем сердце?

Лорейн (как Элис): Мне было очень грустно за себя.