Предположительно, речь здесь идет об образовании интроекта по аналогии с взаимодействием ребенок — родители, в котором первичный объект оказывается опекающим только на поверхностном уровне, но при этом ведет себя в диссоциированном конфликте зависти таким образом, что способности ребенка к саморегуляции и саморепарации не вознаграждаются, а в идентифицирующей проекции на ребенка имплантируются в образ себя, определяемый слабостью, зависимостью и непригодностью. Это, в свою очередь, отражается в ипохондрическом поведении, опять-таки в ключе идентификации. В крайнем случае, речь идет о садистских желаниях в отношении ребенка или даже желании его смерти, которые ребенок должен подавить, отщепить и заключить в капсулу. При этом диссоциируются и инкапсулируются не только опасные свойства объекта, но и соответствующий детский опыт полной зависимости, страха, страдания и вся динамика детской ненависти (Rupprecht-Schampera, 2001, S. 348).

Пример такого взаимодействия между матерью и ребенком можно найти у моей пациентки Лисбетты Фёгеле, которая пережила свой первый успех после окончания художественного образования.

Лисбетта бесконечно плачет в начале сессии — открытие ее выставки прошло очень хорошо. Она отправила матери приглашение; мать позвонила и спросила, участвует ли дочь вообще в выставке, хотя ее имя большими буквами написано на приглашении. Потом мать сказала, что приехать туда очень хлопотно. Знакомый матери мог отвезти ее туда на машине, но «молодые люди» якобы ездят так неаккуратно, это слишком опасно, ей страшно, она лучше придет на выставку в другой раз. Мать испытывает сложности с тем, чтобы воспринять успех дочери, хотя все последние месяцы она твердила: «Когда ты уже чего-нибудь добьешься? Ты работаешь так много и совсем не видно успеха…». Сейчас она снова позвонила после открытия: «Это был успех, это стоило того? Возможно, мне стоило бы прийти, но я не хотела смущать молодых людей…» При этом на открытие пришло 300 человек самого разного возраста, там было телевидение и приезжие искусствоведы… Мать, очевидно, злится на успех дочери и завидует ему и «молодым людям», которые отбирают у нее дочь, что она воспринимает как опасность для жизни (Hirsch, 1997, S. 249 и далее).

В динамике ипохондрии друг за другом следуют два шага защиты: сначала телесная репрезентация диссоциируется от собственного «Я», так что тело может использоваться как внешний объект. Затем интернализированный травматичный объектный опыт проецируется на него, и оно может перенять его угрожающий характер и одновременно функционировать как спутник (этот самый враждебный объект), как я это описывал ранее (Hirsch, 1989a). Как и при психогенной боли и самоповреждении, тело одновременно отображает деструктивные качества отношений, которые первоначально исходили от первичного объекта, и реактивную агрессию и ненависть к первичному объекту, но в то же время функционирует как сопровождающий человека суррогат матери. Хотя тело, которое мнится больным, становится разрушительным, несущим смерть объектом, в то же время от него невозможно отделиться и человек прикрепляется к нему.