– Я всегда рада тебя видеть, Фина.

Мое сердце сжалось при виде ее грусти. Она потеряла мать, и вся тяжесть целого королевства легла на ее плечи, а я была плохим другом. Я не могла спросить о Киггзе и не знала, почему это показалось хорошей идеей.

– Как вы держитесь? – спросила я, садясь напротив нее.

Она глянула на свои руки:

– Достаточно хорошо на публике. Я просто хотела… позволить себе немного побыть дочерью. Сегодня нам нужно провести ночь в бдении вместе со святым Юстасом, и все глаза мира будут направлены на нас. Вот мы и подумали, что тихая, полная достоинства грусть подойдет лучше всего. Это значит, что нужно потратить некоторое время на то, чтобы порыдать как ребенок.

Я думала, что она говорит о себе во множественном числе, согласно ее королевскому праву, но она продолжила:

– Тебе стоило видеть, как мы набрасывали черновик письма после совета. Я плакала, а Люсиан пытался утешить меня, отчего он сам начинал плакать, а я всхлипывала еще сильнее. Я отослала его в звериную башню, сказала дать волю эмоциям.

– Ему повезло, что вы за ним присматриваете, – ответила я, и говорила искренне, хотя разрывалась на части.

– Правда и обратное, – сказала она обрывающимся голосом. – Но уже скоро закат, а он еще не спустился. – Ее лицо помрачнело, и Милли поспешила к ней, чтобы обнять. – Ты не сходишь за ним, Фина? Это будет очень мило с твоей стороны.

В это жуткое время мои навыки лжи подвели меня, но ведь слишком много противоречивых чувств нахлынуло на меня одновременно. Если я была добра к ней по эгоистичным причинам, хуже ли это, чем быть благородной, но не помогать? Разве не было пути, по которому я могу пойти и не испытывать муки вины?

Глиссельда заметила мои сомнения.

– Знаю, он был немного вспыльчивым с тех пор, как узнал, что ты полудракон, – сказала она, наклоняясь ближе ко мне. – Ты понимаешь, конечно же, что ему может быть сложно привыкнуть к этой мысли.

– Я хуже о нем из-за этого думать не стану, – ответила я.

– И я… я не думаю хуже о тебе, – твердо сказала Глиссельда. Она поднялась, и я встала вместе с ней, думая, что она собирается отпустить меня. Принцесса подняла руки и затем уронила их – неудачное начало, – но потом собралась с силами и обняла меня. Я обняла ее в ответ, но не смогла сдержать собственные слезы или определить их причину: облегчение или сожаление.

Она отпустила меня и встала, подняв подбородок.

– Это было не так сложно принять, – решительно заметила она, – просто вопрос желания.

Ее протест показался слишком ярым, но я увидела ее доброе намерение и полностью поверила в ее стальную волю. Глиссельда сказала: