Алхимик явно боролся с собой, но потом решился:

— Я… Давно хотел рассказать тебе. Но не знал как. Я никогда не говорил об этом ни с кем, кроме Ингимара. Да и с ним я не обсуждал… — он отложил портрет и взял Гориславу за руку, словно бы искал у сирены поддержки и заговорил сбивчиво, — я говорил уже, что по-настоящему близки мы были только с мамой. Отец женился на ней после смерти первой жены, я был их единственным ребенком. Мои единокровные братья никогда не обижали меня, но всегда немного сторонились. Я был другим. Мама научила меня читать и писать и вместе со мной открывала удивительные миры, созданные фантазией писателей. Она брала меня с собой на прогулки по полям и лесам и рассказывала о силе трав и камней. Она казалась мне дочерью природы, частью самой праматери, дающей жизнь. Не знаю теперь, кем она была, травницей ли или кем еще. Но целительницей она была несомненно — все мои ссадины и царапины, полученные в играх мгновенно затягивались. Я помню ее ласковые теплые руки, ее добрые глаза и запах ее волос — от них всегда пахло лавандой, и именно этот запах навсегда стал ассоциироваться у меня с Галлией. Она учила меня, как почитать Юпитера и Юнону. Она пела мне древние песни, много говорила со мной на галльском, что, я помню, не нравилось отцу — он плохо его понимал. Но они почти никогда не ссорились. И очень любили друг друга. И меня.

Аурвандил замолчал, погруженный в воспоминания, и Горислава не сразу решилась нарушить то блаженное видение, в которое он погрузился.

— Но потом… Все изменилось?

Алхимик тяжело вздохнул.

— Когда мне было шесть, выдалась мягкая ранняя весна, а за ним последовало благодатное, полное дождей и солнца лето. Отец собрал двойной урожай. Я так отчетливо помню, как они поехали на ярмарку, продавать его. Когда все погрузили на телегу и укрыли рогожей, мама склонилась и поцеловала меня в лоб. И, как всегда, когда она это делала, меня окутала волна аромата лаванды. Она сказала, что привезет мне медовый расписной пряник и солдатиков, а я попросил о книгах. Отец закатил глаза и сказал, что я слишком много читаю, но ласково потрепал по волосам и пообещал что-либо присмотреть. Они уехали, а мы с братьями остались дома. Я весь день играл на дороге, поглядывая в сторону уехавшей повозки. Городок находился в дне пути от нашей фермы, и они должны были вернуться к следующему вечеру. После полудня с востока пришли тучи. Они заволокли все небо и вскоре полил дождь. Он застал их в пути, размыл все дороги, и вернулись родители измотанными, продрогшими и промокшими до нитки. А на следующее утро мама проснулась в жару. Мы послали в деревню за травницей, но ее отвары не помогли. Начался кашель, через два дня утром она не узнала меня, когда я зашел к ней в комнату. Отец положил мне руку на плечо и велел быть сильным. А ночью он вошел к мне в комнату весь в слезах и сказал, чтобы я пошел проститься с мамой. — Аурвандил смотрел куда-то в пространство, его голос стал бесцветным, — она лежала совсем не похожая на себя. Бледная, измученная, исхудавшая. И я вдруг с чего-то решил, что это отец убил ее. Не спрашивай почему, я не знаю. Я не мог смириться с тем, что это произошло само собой, что некого обвинять в ее смерти. Я что-то стал кричать, в чем-то его обвинять, меня долго успокаивали. Похороны я помню очень смутно — меня чем-то опоили, чтобы я не прыгнул в могилу. И с той поры я проводил день за днем на ее могиле. Я там открыл, что чувствую камни, там стал читать книги по алхимии. Отец вскоре понял, что фермером я не стану, подкопил денег и отправил меня в академию. Он так и не отошел от ее смерти, замкнулся в себе.