Охранник прав: лучше уйти. Я видела достаточно. Вышки со слепыми сейчас прожекторами; это от них в небе по ночам гуляли сполохи. Загоны, разлинованные тонкими проволочными прямыми. Приземистые бараки, в которых, должно быть, едва хватало места для узников, толпившихся сейчас на огороженной площадке.
Они сидели, стояли, лежали прямо на головой земле, утоптанной до твёрдости асфальта. Мужчины и женщины, взрослые и дети. Худые, измождённые, с запавшими глазами и бескровными лицами, на руках и ногах огромные синяки от забора крови, густые до черноты. У них брали слишком много. И не давали времени прийти в себя, восстановить силы.
Сорок тысяч. В таких вот лагерях по всеми континенту. В клетках из гудящих болью струн, доведённые до изнеможения, до предела отчаяния, без единого шанса на спасение. Медленно умирающие.
Ферма в поместье Карассисов — курорт по сравнению с этой... скотобойней.
Я на секунду зажмурилась, ужаснувшись сама себе. Курорт? Ещё одна скотобойня, только более комфортабельная.
Я уходила прочь, а вслед мне неслось протяжное: у-у-у-у.
Выражение протеста? отчаяния? укора? ненависти? мольбы?
Сорок тысяч.
Тайные силы, игры в полуправду и недомолвки, попытки угадать и выгадать, — всё это ничто по сравнению с дремучим, бесчеловечным ужасом у меня за спиной.
Я не доверяла мажисьерам. Наверняка они многое от меня скрыли. Но если "Ночное зеркало" прекратит мучения этих несчастных, я сделаю всё, чтобы найти проклятый источник.
Глава 26. Ключ
Глава 26. Ключ
На утро третьего дня объявился Дитмар. Постоял в дверях столовой, не столько осматривая зал, сколько позволяя всем увидеть себя, пружинисто прошёл к моему столу и уселся напротив — в безупречном костюме, холёный, самоуверенный. Весь блеск и стиль, будто сейчас со светского приёма.
— Рад видеть вас в добром здравии, Верити. Я беспокоился.
Пальцы у меня похолодели, утренний омлет комом встал в горле.
— Если вы ждёте извинений, — посуровел Дитмар, — то напрасно. Мужчина не должен извиняться за страсть.
Суровость его была не всерьёз. В гиацинтовых глазах плясало веселье, взгляд, сходу пропоров одежду, бесцеремонно обшарил мою грудь, поднялся к лицу. Взгляд победителя, обладателя, хозяина положения, торжествующего над жертвой.
Выдержать этот взгляд было выше моих сил, и я уткнулась в тарелку, в желтую яичную массу с красными и зелёными вкраплениями. Красные — помидоры, зелёные — петрушка. Щёки предательски горели.
— Магистериум очень рассчитывает на ваше добровольное сотрудничество, — голос Дитмара зазвучал неожиданно мягко. — Мне запрещено дотрагиваться до вас даже пальцем. И никаких афродизиаков. Но они и не нужны, верно? Мы оба знаем, что вас влечёт ко мне не меньше, чем меня к вам. Не бойтесь своих желаний, Верити. В плотской любви нет ничего дурного или ужасного. Она естественна… как этот омлет перед вами. Вы ведь не стыдитесь того, что испытываете голод и стремитесь его утолить? Голод, жажда, потребность в телесных наслаждениях — явления одного порядка.