– Я вспомнила, Коллахан. Когда-то больше всего на свете я любила музыку. И своего брата. И ненавидела судьбу, которая отобрала у тебя возможность разделить со мной эту страсть. У тебя не было своих слов, Коллахан. Ты родился глухонемым. Мой самый лучший, самый добрый, самый мудрый брат никогда не слышал музыки, которую я играла. И моего голоса.
– Любовь звучит… прямо… в сердце, – прошелестел Правитель Туманного Королевства. По старческим щекам тоже катились слезы. – Я… тебя… слышал.
– Да. Но этого было мало. Ты хотел говорить. Всегда хотел. – Я больше не скрывала слез. – Ты пожелал иметь все слова этого мира. Все, которые были написаны другими людьми. Бесчисленные строки, которые стали твоим голосом. Вот что значит быть Летописцем.
– …голос веков… вложил в мои уста, – вздохнул Коллахан.
– И это лучшее, что могло случиться со всеми этими пыльными изречениями, – рассмеялась я сквозь слезы, и брат тоже затрясся. На миг я испугалась, а потом поняла – он тоже смеется. Сухие слабые пальцы обхватили мои. – Но почему? – не выдержала я. – Почему ты сидишь здесь один? Почему все разваливается? Почему ты… ты…
Умираешь.
Этого я произнести не смогла.
Рядом снова возникла моя извечная черная тень, и я подняла взгляд на Фрейма. Коллахан тоже ощутил его присутствие и повернул голову.
– …путь оказался долгим.
– Да, – сухо подтвердил Фрейм.
Коллахан снова дернул головой, словно пытаясь увидеть то меня, то Фрейма. Седые пегие брови сошлись на переносице.
– Верность… клятве! – почти прокричал он. – Верность… клятве…
– О чем ты говоришь? – вмешалась я. – Какая клятва?
Коллахан обессиленно упал в кресло, а Фрейм отвернулся.
– Идем, Рид. Твоему брату надо отдохнуть. Чтобы говорить, ему нужно искать подходящие слова из множества книг, а это непросто в его состоянии. Идем. Утром ты задашь ему все свои вопросы.
– Но…
– Иди… сестра, – прохрипел Коллахан.
Я неуверенно поднялась. Но брат поднял дрожащую руку и указал на дверь.
– Устал…
– Хорошо, – сдалась я. – Мы поговорим утром. Давай я помогу тебе добраться до кровати? Тебе надо лечь…